Герберт Рид - Зеленое дитя

Мастера-огранщики начинали учиться ремеслу на естественных кристаллах. Притом, что под рукой у подмастерьев находились коллекции совершенных образцов, подобранных по разным параметрам, эксперты лишь тогда подтверждали квалификацию ученика, когда он самостоятельно подбирал полный набор собственных камней. Поверьте, это было вовсе не легко сделать, ведь некоторые породы кристаллов почти не встречались в природе, за ними нужно было ходить за тридевять земель в дальние пещеры и гроты, где не было никаких музыкальных указателей.

По завершении обучения подмастерью разрешали попробовать свои силы на огранке полудрагоценных камней. Чем больше он экспериментировал, тем отчетливее понимал трудность этого дела: тут нет общих правил, ты можешь полагаться только на собственную интуицию, ища градус отклонения от нормы, воплощенной в естественных формах. Но стоило мастеру интуитивно нащупать верный путь, как наступало ни с чем не сравнимое наслаждение: создавать совершенную форму иного свойства, чем совершенство природного кристалла.

Набив себе руку, овладев искусством огранки полудрагоценных камней, мастер был вправе перейти к обработке горного хрусталя. Хотя никто не вел строгого учета расходования этого драгоценного камня, существовало негласное мнение, что переводить такой материал на второсортное изделие — это кощунство. Право на ошибку должно быть сведено к нулю. Проверяли совершенство созданной формы так: если мастер оставался доволен своим детищем, он предлагал кристалл мудрецу-отшельнику. Если тот принимал камень в дар, как предмет созерцания, то созданную форму расценивали как совершенную. Наберется у мастера пять таких безупречных кристаллов, и он становится кандидатом на звание мудреца: поднимается на самую верхнюю ступеньку.

Впрочем, успеха добивались единицы: у одних не хватало интеллектуальных сил, чтоб постичь научные основы мироздания, а другие, может, и могли бы, да их подводило отсутствие чутья, и они совершали ошибку, нарушая законы природы ради абсолютной красоты.

Стоило такому неудачнику признать свое поражение, как его сразу переводили в артель по уходу за пещерами мертвых.

Надо сказать, что обитатели этого подземного мира совсем иначе понимали бессмертие, нежели жители поднебесной. Оттого ли, что над ними неизменно нависала каменная твердь, вместо необъятного неба; оттого ли, что они осознавали предельность своей вселенной, и конечность числа жителей, — трудно сказать, по какой именно причине, но у них было стойкое предубеждение против внутренних, жизненно важных органов человеческого тела: они представлялись им мерзкими и отвратительными. Вообще все мягкое и подверженное тлению вызывало у них ужас; наипервейшим симптомом первородного проклятия, избыть которое можно лишь после смерти, в их глазах было человеческое дыхание. Сама по себе смерть их не пугала; гниение и разложение — вот что было для них непереносимо: возвращение в мягкое и газообразное состояние, превращение в вещество, которое служило для них синонимом слабости и позора. Все их существование было подчинено одной цели — твердости: обретению твердости и нетленности, сродни скальной породе, замыкавшей их со всех сторон. Поэтому в качестве похоронного обряда они практиковали окаменение. Отлетело ненавистное дыхание, — тело усопшего переносили в особую пещеру, опускали в каменную ванну с соляным раствором, стекавшим по капле с потолка и стен, и оставляли на определенный срок Тело белело, отвердевало, стекленели под прозрачными веками глаза, волосы превращались в хрупкие змеевидные косички, а борода — в редкие сосульки. Этот подготовительный процесс был чем-то вроде чистилища: когда тело полностью отвердевало, его доставали из ванны и переносили, словно большую куклу, — в горизонтальном положении — в усыпальницу: там, в особых подземных гротах дожидались своего часа сложенные штабелями алебастровые фигуры, — ждали, как манны небесной, завершающего этапа окаменения: кристаллизации. Лишь когда лишенное человеческих признаков тело становилось похожим на соляной столб, обретя геометрическую четкость и совершенную структуру кристалла, — лишь тогда, полагали обитатели подземного мира, оно обретало бессмертие.

Эти соляные столбы, окаменевшие зубья, медленно, но верно заполняли катакомбы. Столько там еще оставалось под землей живых, никто точно не знал; но жители ясно понимали, что пространство их обитания ограничено и что настанет час, когда их вымирающий народ сократится до нескольких человек, которым хватит одной пещеры; когда останется, в конце концов, лишь один из них, — он, чувствуя приближающийся конец, погрузится в ванну с соляным раствором, исполняя главное предназначение: обрести вечное совершенство. Ведь здешний народ верил, что самое благое дело — это предать тело земле без остатка, слиться с землей, стать ее частью. Тогда, полагали они, воссоединясь с землей, тела их возрадуются. Заветнейшее желание: стать частью физической гармонии вселенной.

Разумеется, ухаживать за усыпальницами и следить за процессом окаменения тел было не просто: этим делом ежедневно и еженощно занималась особая артель. Впрочем, Оливеро эта чаша миновала, и лишь потому, что он настолько увлекся и поднаторел в искусстве огранки кристаллов, что довольно быстро перешел на следующий, высший, уровень, более подобающий его возрасту и опыту. Попрощавшись с товарищами по артели, он взошел по ступеням и расположился на самом верху.

Обитатели верхней галереи прогуливались впятером или по одному. Одиночек было сразу видно: они вышли из группы, приуготовляясь к полному уединению в гротах отшельников. Чтобы переход от общения к одиночеству не казался слишком резким, им разрешали гулять по террасе до тех пор, пока они не почувствуют раздражение при виде других людей, и тогда, в качестве компаньона, им предлагали взять себе ручную живность. Правда, выбор был невелик; если не считать птиц, единственными представителями фауны в этом подземном мире были змеи-веретеницы, да еще громадные жуки, размером с черепаху. Так уж повелось, что если мудрец-отшельник привязывался к жукам, то змей он недолюбливал, и наоборот: по своим повадкам, змеи и жуки для обитателей подземного мира были все равно что для нас кошки и собаки. Величина змеи достигала одного метра, окраска — серебристо-серая с голубой искрой.

Ручная змея — а диких пресмыкающихся там почти не встречалось — становилась частью хозяина: обвивалась вокруг его тела, принимая излюбленную позу: голова свешивается ему на грудь, тело обвито вокруг шеи, а хвост спускается на спину. Жуки, напротив, никогда не касались своих хозяев, зато бегали за ними по пятам. Их твердые надкрылья голубого цвета с металлическим отливом напоминали две морские раковины с продольными бороздками. У них было три пары подвижных лапок, едва заметные усики и небольшие челюсти, а у самок, не сильно отличавшихся от самцов, сзади на теле появлялось светящееся пятнышко. Питались они экскрементами, и считались отличными санитарами и верными друзьями.