Роберт Лоу - Лев пробуждается

Крепкий удар пришелся ей по голове сбоку. Перед глазами вспыхнули звезды, взор застлало алой пеленой, и — впервые — ее охватил настоящий страх. Прежде Мализ не смел ее даже пальцем тронуть…

Люди негодующе закричали, а Мализ, ринувшись к мальчишке, поскользнулся, проехался, но кое-как удержался на ногах — и тут краем глаза увидел летящую на него громаду. И мир взорвался прямо ему в лицо под гнусный хруст.

Мужчины ликующими криками приветствовали Рыжую Джинни, опустившую сковороду и плюнувшую на барахтающегося на четвереньках мужчину. Нос его был расплющен, и каждый всхлипывающий вздох гонял кровь туда-сюда. Он нетвердо встал на ноги, по-прежнему сжимая кинжал в побелевшем кулаке. Перед глазами у Мализа все плыло — Рыжая Джинни, державшая сковороду, как лохаберский топор, какие-то другие лица, бледными мерзкими кляксами то проступали четко, то снова расплывались, рыча и плюясь.

Они увидели, как он пятится, сжимая в подрагивающем кулаке кинжал. Псаренок отчаянно озирался в поисках графини, но та скрылась.

Мализ обнаружил, что стоит, привалившись к дереву, не имея понятия, как сюда добрался. Мох на грубой мокрой коре своей холодил лицо, преисполненное сокрушительной мукой. Он понимал, что его ударили чем-то, и страшился этого, страшился того, что это учинило с ним. Выплюнул два зуба, гадая, скольких еще недосчитается, и захромал прочь — туда, где мерцание костров сулило уют; понял, что уже сумерки и из жизни бесследно выпал час или два.

Где-то у него есть лошадь, но найти ее в обозримом будущем он не рассчитывал. Небось сожрали эти звери с севера… Опустился на землю в стороне от огня, задрожав от всего случившегося с ним, кляня боль, графа, графиню и Бога, покинувшего его.

А потом обнаружил, что хотя бы Дьявол ему не изменил. У костра, к которому он подползал, настороженный, как лис у псарни, находились два человека — один лежал в шалаше, а второй помешивал что-то в котелке.

— Уж скоро, ваша светлость, — весело объявил костровой. — Доброе капустное хлебово с малой толикой черного хлебушка вернут вас к жизни, ась?

— Приношу благодарность, — ответил второй устало, и Мализ разглядел порванный желтый сюркот с гербом спереди. Пленник, подумал он, а потом увидел лицо кострового, озаренное алыми отблесками огня, когда тот наклонился попробовать похлебку в ложке из рога.

Лисовин Уотти. Живот скрутило так, что Мализ заскулил и прикусил губу, усугубив боль в лице. Начал было отползать, но остановился. Лотианец захватил государя ради выкупа; мысль о таких богатствах для этого Хэла Хердманстонского и его шайки мигом выжгла из Мализа и боль, и страх. А Лисовин Уотти сидит к нему спиной…

— Не помешало бы чутка мяса, сочтите, — говорил Лисовин. — Но, слово чести али нет, мой государь, покинуть вас я не смею.

Простертый тихонько застонал, и Лисовин наклонился покопаться в котомке, уповая, что пленник государя Хэла не помрет; его палил стыд, что он не сумел уберечь Древлего Владыку Хердманстонского, промешкав, будто разбитый параличом, не в силах выбросить из головы безумие пикейной стычки и воплей, смертоубийств и этого треклятого треножащего синего флага.

Джон Фентон погиб, упав под подкованные сталью копыта тех английских рыцарей, удиравших через мост, и Лисовину Уотти до сих пор было трудно поверить, что рослинского распорядителя больше нет. Он знал Фентона всю жизнь, а теперь его не стало, словно он никогда и не ходил, и не дышал вовсе…

Лисовин встряхнулся; наверняка еще есть добрая мера овса, чтобы загустить похлебку, влить малость жизни в английского государя, которого обменяют на Древлего Владыку…

Удар снизу-сбоку спины был достаточно силен, чтобы заставить его крякнуть, повалившись на колени. Рассвирепев, Уотти в замешательстве кое-как поднялся на ноги и, обернувшись, увидел Мализа с окровавленным, изувеченным лицом.

— Ах ты, мокрота, — рыкнул он, бросаясь на мерзавца, но вдруг обнаружил, что падает. Подумал, что споткнулся, и попытался вскочить и только тут почувствовал, как саднит удар в спину.

— Что, теперь не такой радышной, выжлятник, — прошипел Мализ, кривясь от боли, и теперь Лисовин, увидев тусклый блеск стали в его руке, понял, что его ударило и что рана скверная. Он все никак не мог подняться, как ни старался, видя, как сапоги Мализа шаркают к стонущему обессиленному рыцарю.

Мализ кончиками пальцев нащупал пульс на шее стонущего. Рыцарь зашевелился, полуоткрыв глаза, страдальчески блеснувшие влагой из недр лиловых кровоподтеков.

— Кто здесь? — спросил он по-французски, а Мализ полоснул ему по горлу, выпуская из него кровь и жизнь одним стремительным, небрежным движением острия и зубчатого лезвия.

И обернулся к Лисовину Уотти, загребавшему грязь одной рукой, второй пытаясь дотянуться до засевшей в спине боли. Зубы Мализа сверкнули в жестоком оскале.

Ведущая к мосту гать — скользкая, как лампадное масло, липкая от телесных жидкостей, усеянная трупами, как кожаная куртка заклепками, — была сущим Адом на земле, и Изабелла ковыляла по ней, полуослепнув от страха и слез, то и дело падая и даже не представляя, где находится или куда идет. Прочь. Только бы подальше от сорвавшегося с цепи монстра в облике Мализа.

Фигуры двигались в сумерках угасающего дня, перебегая, как припадающие к земле демоны, изрыгая бессвязные проклятья, когда сталкивались с себе подобными, шакалящими среди трупов.

Воздух был напитан зловонием и шумом — негромким ропотом, будто от ветра, врывающегося в плохо прикрытую дверь, — это еще живые в стенаниях испускали дух, взывая к Богу, к матерям, к кому-нибудь. Они пролежали здесь целый день, умирая мучительно и медленно, покинутые всеми, кроме птиц и мародеров.

Споткнувшись, Изабелла упала, поднялась на ноги и побрела дальше; безмолвный ужас позади толкал ее вперед, будто ладонь в спину. Он ни разу не бил ее. Ни разу. Его спустили с поводка, а Изабелла знала Мализа слишком уж хорошо, знала, на что он способен.

Покачиваясь, будто пьяная тень, она обнаружила, что глазеет, разинув рот, на группку скорчившихся фигур, рычащих звериных силуэтов, смутно обрисованных на фоне серого света умирающего дня, чуть позолоченных желтым светом чадящего рогового фонаря. Один обернулся, и Изабелла увидела липкий от крови нож в перепачканной руке. В другом кулаке он сжимал длинную, влажную полоску плоти, и в глазах его змеей извивалось безумие; остальные даже не подняли голов, просто продолжали с рычанием резать, словно разделывая свежезабитую овцу.

— Ступай отсель прочь, женщина, — сказал тот и, проводив ее взглядом, снова занялся прежним делом. Лишь позже, когда рассказы закружили по стране, как черный ветер, Изабелла поняла, что они свежевали английского казначея Крессингема.