Роберт Лоу - Лев пробуждается

— Скончался в день святого Малахии, — пророкотал Стюард, подоспевший к последним словам; Хэл увидел, как Брюс поморщился, и это его озадачило, но лишь на миг. Еще одна смерть; но теперь его чувства настолько занемели, что утрата сэра Эндрю Мори, балансировавшего на грани смерти с самой битвы при Камбаскеннете, едва затронула их.

— Это проклятье, павшее на него, если ни на кого больше, — многозначительно произнес Стюард, и Брюс сумел изобразить улыбку, внутренне присовокупив к груде проклятий еще одно в адрес всех, кто с постоянным занудством поминал всуе святого Малахию.

— Проклятье для всех, — пробормотал Киркпатрик, — поскольку теперь Уоллес остается единственным героем державы и командующим армии.

Бросив на него испепеляющий взгляд, Стюард с дрожанием завернулся в плащ поплотнее.

— Именно так. Теперь мы утвердим его как единственного Хранителя, как согласились в Торфичене.

— Именем короля Иоанна Баллиола, — с изрядной долей желчи добавил Брюс.

— Действительно, — любезно отозвался Стюард. — Епископ Уишарт сказал бы то же самое, не постись он в Роксбурге в плену у англичан — сколь болезненная утрата для королевства…

И улыбнулся в лицо Брюса, искаженное бурей чувств.

— Ну, хотя бы все нобили королевства наконец снова вместе. Вы и граф Бьюкенский, Комин Баденохский и все мы, остальные gentilhommes, будем стоять плечо к плечу, как стояли в Торфиченском парламенте, улыбаясь и соглашаясь. Раны Господни, коли я могу снести сие, так и вы сможете.

И смогут, поскольку альтернативой на роль Хранителя, видел Хэл, выступает либо Рыжий Комин Баденохский, либо Брюс, а ни та, ни другая клика на это не согласится. Стоит ли удивляться, что парламент учинили в Торфичене, в прецептории рыцарей Святого Иоанна, давно славящейся как убежище, которое вряд ли осквернят убийством. Занимаясь вопросом, что мог бы на это сказать Уоллес, Хэл жалел, что вообще оказался здесь, снова угодив в самую трясину. Хотя бы Хердманстон послужил передышкой от всего этого…

Для приличия поучаствовав в светской беседе достаточно долго, он удалился, до зуда в пояснице чувствуя неотступный буравящий взгляд Киркпатрика. Того Хэл и знать не желал, считая его не лучше Бьюкенова цепного пса Мализа. Смерти Фицральфа и Лисовина Уотти терзали его, не оставляя в покое, ибо он знал, кто в них повинен — Раны Христовы, да всем им известно, кто в них повинен, — но не мог предъявить доказательств, дабы привлечь его к ответу.

День был такой, что и черный пес взвоет. Промозглый, вымороженный мир переполняли страдания — от мук голода живых до потаенной скорби по мертвым. В вихре событий погрузка отца в повозку прошла чуть ли не между прочим, ибо истинным делом для Белантродича было обеспечить, чтобы великие и достославные согласились сделать Уоллеса единственным Хранителем, раз Мори скончался.

Дело было непростое для каждого, особенно для Хэла и хердманстонцев, потому что графа Бьюкенского отделяло не более двух десятков шагов от его родственника — низкорослого Рыжего Джона Комина с чопорно застывшим лицом, выступавшего от имени своего отца — больного Черного Джона, государя Баденохского.

И хотя Бьюкен был графом, значение имел только коротышка Рыжий Джон, поскольку именно он — после самого Баллиола — был облечен первостепенным правом притязать на шотландский престол в противовес Брюсам.

Бьюкены и Комины волками смотрели то на Брюса, то на Хэла, пока тот и остальные стояли, ощетинившись, как сторожевые псы на тонких поводках, не сводя глаз с Бьюкена и крадуна у него за спиной — Мализа Белльжамба. Их отнюдь не утешил вид его побитого лица со сломанным носом, хоть ему и хватало ума помалкивать и держаться вне поля зрения людей, готовых, как он знал, ринуться на него, обнажив клинки.

Они пришли скрепить печатями предыдущие соглашения, ныне записанные затейливыми каракулями множеством писарей-бумагомарак. Все дело прошло почти без сюрпризов, кроме одного, и было ясно, что таковой был отнюдь не сюрпризом для свиты Стюарда или Брюса, хоть и ошеломил всех остальных, даже Уоллеса. Оглушенный искренним горем из-за смерти Мори, он шагал, будто под водой, а во время споров почти не высказывался, если только не требовалось его непосредственное вмешательство, чтобы поддержать того или другого, обращая лик то к Брюсу, то к Комину.

В конце концов дошло до вялой отговорки Комина, что Уоллес не рыцарь, так что вряд ли его можно избрать в качестве единоличного Хранителя, повелевающего gentilhommes света державы.

— Дельное замечание, — признал Стюард, поглаживая свою опрятную бородку; в выстуженной часовне храма его свежевыбритые щеки смахивали на несвежую баранину. Бьюкен поглядел на Рыжего Комина, и оба набычились, с подозрением уставившись на дворянина; согласия с его стороны они явно не ожидали.

— Посему пора посвятить его в рыцари, — провозгласил Стюард, и Брюс, только и ждавший этого, с ухмылкой выступил вперед, принимая обнаженный меч, извлеченный Киркпатриком из ножен с протяжным звенящим звуком, заставившим всех вокруг чуть попятиться, ухватившись за эфесы.

— Преклони колени, Уильям Уоллес, — повелел Брюс, и тот подчинился, как оглушенный бык на бойне.

Хэл увидел, как лицо Комина вспыхнуло от гнева, что его так обошли и унизили — да еще заставили проглотить это, хоть подавись.

Церемония завершилась в мгновение ока. Ни всенощного бдения, ни последнего удара — даже Брюс не мог набраться смелости ударить Уоллеса. А ведь следовало бы кому-нибудь, подумал Хэл, хотя бы затем, чтобы привести его в чувство; он отвернулся — вся эта затея претила ему, как вода кошке.

Хэл планировал найти ночлег в храме, но это представлялось маловероятным, а дело уже шло к вечеру; предстоит долгая ночная поездка до ближайшего укрытия, усадьбы с приличным — и пустым, как голодная утроба, — сводчатым амбаром на дороге обратно к Хердманстону.

Хэл как раз раздавал распоряжения, когда вошел капеллан, белея в полумраке одеждами.

— Сэр Уильям потребовал постоя для вас и вашей свиты, — поведал он. — И сочтет чрезвычайно любезным с вашей стороны, коли вы останетесь на ночлег и позже наведаетесь к нему. К обоюдной выгоде, сказывает оный.

На миг Хэл растерялся, не сразу сообразив, что «сэр Уильям» — это Уоллес. Титул как-то не вязался с этим человеком, вместе с тремя другими находившимся в тесной комнатке гостевых квартир. Одним из них был Брюс, вторым — угрюмый Киркпатрик, а третьим… Хэл не без удивления распознал мрачный лик Древлего Храмовника.

— Добро, — говорил Уоллес, когда суровый керн ввел Хэла, — вы получили свою толику забав, и отныне вам придется с этим жить.

Брюс лишь отмахнулся.