Ольга Андреева-Карлайл - Остров на всю жизнь. Воспоминания детства. Олерон во время нацистской оккупации [litres]

Во дворе дома Ардебер был отличный наблюдательный пункт, с которого было очень удобно изучать жизнь соседей. В середине нашего густого сада – там были сливы, лавровые деревья и цветущий каштан – росла огромная юкка. Ее острые, как ножи, листья были направлены вверх, в небо. Весной это столетнее растение выбрасывало стрелки, похожие на спаржу, распускавшиеся потом кремово-белыми цветами. Как и фиговое дерево месье Глодона, юкка позволяла тайно наблюдать за соседями. Юкка была еще и хорошо укреплена – только тот, кто хорошо знал дорогу, мог, не пострадав, пробраться среди острых блестящих листьев.

Малышам забираться на юкку было запрещено, поэтому для наблюдения за движением на Портовой улице они предпочитали садовую стену. Их очень интересовал сельский глашатай, который с начала войны раз или два в неделю объявлял о распоряжениях правительства для гражданского населения. С барабаном, привязанным к велосипедному рулю, он обходил кварталы Сен-Дени, останавливаясь каждые двести – триста метров. Отбарабанив, он неразборчиво зачитывал монотонным голосом новые инструкции, пока жители окрестных домов медленно собирались, чтобы его выслушать, и потом надолго оставались на улице, осторожно обсуждая полученную информацию.

Говорили, что глашатай в детстве стал жертвой несчастного случая. Или, может, он был ранен во время Первой мировой войны? Никто точно не знал, что с ним случилось. Лицо у него было плоское и красное, а носа практически не было. Дети его боялись – они думали, что он в детстве упал в огонь. С речью у него тоже были проблемы – непонятно, почему ему вообще поручили такое дело. В деревне никто с этим не спорил, все привыкли к его странному произношению. Меня он очень пугал – этот пророк без лица и с барабаном.

Живая изгородь из лавровых деревьев скрывала наш сад от взглядов прохожих с улицы. А в глубине возвышалась странная металлическая конструкция – цистерна с водой, к которой был прикручен насос. Действуя энергично, можно было накачать воду в каменную мойку на кухне, примерно в тридцати метрах от насоса. Поручение накачать воды – надо было нажать пятьдесят, семьдесят, а иногда и сто раз – имело свои преимущества. Размеренно накачивая воду, можно было спокойно поразмышлять о своем, особенно на закате. За это время мысли приходили в порядок, а время, в которое мы жили, заставляло много о чем задуматься.

Мне казалось, что, как следует сосредоточившись, можно отгадать любую загадку, для этого нужно только время. Решение уже здесь, оно прячется где-то в глубине лавровой изгороди. Если бы нашелся хороший вопрос, то ответ естественным образом вышел бы оттуда, из этого душистого мрака.

Около насоса, перпендикулярно улице, была высокая стена из облицовочных камней, часть которых выступала наружу, образуя узкую лестницу. По ней можно было забраться на самый верх и посидеть, спокойно подумать. Эта “Стена размышлений” делила сад на две части. С другой стороны был еще один сад, который мы постепенно тоже захватили, медленно, но неутомимо оккупируя поместье Шарль. Жюльен весело объявлял, что мы – гунны, а не добропорядочные русские эмигранты. Эти шутки мне порядком надоедали.

Мне нравился дом Ардебер, он обещал множество приключений. Мы были уверены, что стены с таинственными выступами хранили в себе сокровища и что в дубовой роще за садом мадемуазель Шарль можно было найти клад – мы с Андреем даже несколько раз сходили на разведку, чтобы определить место, где надо копать. Также немало времени мы провели, простукивая стены в поисках пустот. Мы надеялись найти ящик с какими-нибудь секретными документами, которые пролили бы свет на то, что сулит нам будущее. И заранее предвкушали, как взрослые отреагируют, когда мы поделимся с ними своими открытиями.

Тогда мы думали, что останемся в доме Ардебер навсегда. И нам казалось, что путь к успеху нам могут преградить только непредвиденные обстоятельства или рутинные дела, отвлекавшие нас от поисков. Но, может быть, все-таки в глубине души мы боялись встретиться лицом к лицу с неожиданными и неприятными открытиями, и именно это помешало нам довести поиски до конца? Инстинктивно мы действовали так же, как Чернушки, которые предпочли не двигаться с места и остаться на Олероне, когда началась война. В то время люди часто поступали иначе, поддаваясь непреодолимому желанию уехать куда-то, как будто они могли убежать от войны или от своей судьбы.

Совсем как многие взрослые европейцы, охваченные безумием, мы с Андреем проводили много времени, пытаясь заглянуть в будущее, истолковать знаки, которые подавали очертания расплавленного воска на воде. Предсказаниям Нострадамуса опять стали верить, это веяние распространялось во Франции все больше. Часто цитировали Апокалипсис.

Моя мать считала, что Мандельштам говорил о нас, когда воспевал ритуалы войны – те, что исполнялись женщинами и детьми, то есть теми, кто не участвовал в битвах:

Это стихотворение не давало мне покоя. В расплавленном воске, вылитом в чашку с водой, были ответы на мои вопросы – ответы, которые мне не хотелось искать. Я предпочла бы идти на войну, как мужчина.

Однажды в начале зимы пляж в конце Портовой улицы вдруг стал похож на арктический пейзаж в миниатюре. Мы были поражены: Атлантический океан начал замерзать! Мощные валы накатывались один за другим, их гребни замерзали на лету, сверкающие куски льда выбрасывало на берег, где они с грохотом разбивались вдребезги, следуя радостно-смятенному ритму волн. Даже невозмутимые олеронские рыбаки были ошеломлены, они никогда такого не видели. Однако из разговоров с ними мы выяснили, что прошлое Олерона хранило множество поразительных событий, ныне полузабытых. Так, в XVIII веке на острове произошло землетрясение, а незадолго до этого мавританские пираты разграбили деревню Ле-Шато. А не так давно, поговаривали, в лесу Вер-Буа появился страшный кабан-убийца.

Рыбаки предупредили, что мерзлые устрицы, оторванные от скал и выброшенные на песок, ядовитые и есть их опасно. Мы были заядлыми грибниками, собирать ракушки любили тоже, так что не смогли удержаться и не собрать мерзлые устрицы. Мы принесли их домой, и взрослые с осторожностью попробовали их. Те устрицы были восхитительны. Мы съели всё с большим удовольствием, но когда позже рассказали об этом Жюльену, он ужаснулся и сказал, что мы выжили только потому, что у нас желудки луженые.