Ольга Андреева-Карлайл - Остров на всю жизнь. Воспоминания детства. Олерон во время нацистской оккупации [litres]

Беженцев из Сен-Дени собрали всех вместе на набережной. Кто-то сказал, что волноваться из-за багажа не следует, его можно оставить, это безопасно. Мы пошли куда-то в полной темноте – отец хромал, Андрей Калита и полковник Мерль поддерживали его по очереди. Мама держала нас с Сашей за руки. Мы шли по черным извилистым улицам мимо высоких домов, которые, казалось, достают до самого неба. Наконец мы добрались до массивной дубовой двери – месье Гийонне, который когда-то жил в Ла-Рошели, сказал, что это Отель-Дье, старая городская больница.

Мы поднялись по широкой каменной лестнице и пошли по длинному коридору. Монахиня в крылатом чепце, который носили сестры из ордена святого Винсента, отвела нас в большое помещение с высокими готическими сводами, где вдоль стен стояли тридцать или сорок железных кроватей. Две маленькие лампочки слабо освещали зал. В дальнем конце на стене висело огромное деревянное распятие, под ним стояли кровати, на которых спали пациенты. Пришли другие монахини в белокрылых чепцах и показали нам наши койки – мужчины с одной стороны, женщины – с другой. Обещали принести горячую еду. Монахини бесшумно ходили по залу, переговаривались шепотом. Их чепцы отбрасывали на стены огромные тени. Нас охватило блаженство: мы вместе, мы в безопасности!

Беженцы из Сен-Дени крепко спали на белых больничных простынях в эту ночь – тишину нарушал только богатырский храп Андрея Калиты. Вера никак не могла уснуть, она очень беспокоилась за Бебку, которую им не разрешили взять с собой наверх, велев оставить на ночь в больничной кухне. Хорошо ли ее там покормят? Все были счастливы. Полковник Мерль воспрял духом и стал рассказывать нам о жизни в Шатобриане: “Провинциально, но симпатично, моя дорогая жена отлично готовит. Вот чего мне будет не хватать – так это приливов и рыбной ловли, и, конечно, вас, Вадим”. Потом он, Гийонне, Калита и отец долго обсуждали вполголоса, как связаться с “Арманьяком” в свободной Франции. Как убедить Сопротивление, что наши русские друзья горят желанием сражаться с немцами прямо там, изнутри олеронских укреплений?

Вокзал в Ла-Рошели был частично разрушен в результате бомбежек, стеклянный купол разбит, но в то утро там было чисто и казалось, что все работает нормально. Я была в потрясении. Шесть лет я не видела поездов, не вдыхала этого специфического вокзального запаха. Внутри, под тем, что осталось от стеклянного купола, взад-вперед расхаживали немецкие солдаты.

Платформа была битком набита беженцами. Группа из Сен-Дени держалась вместе, только Буррады и Клара стояли в стороне, не обращая внимания на своих бывших земляков. Дамы Буррад в темно-синей форме Красного Креста сгрудились вокруг носилок, на которых лежала Клара. Несколько мужчин – это были товарищи отца по лагерю в Боярдвилле – подошли шумно и радостно его поприветствовать. Отец опирался на служившую ему тростью ручку от метлы, которую ему выдали в Отель-Дье. Мой отец и его знакомые крепко друг друга обнимали, похлопывали по спине, шутили и время от времени косились в сторону Буррадов.

После долгого ожидания к платформе подали состав примерно из пятнадцати пассажирских вагонов. Бесстрастные немецкие офицеры проверили документы у каждого, кто садился в поезд. Они внимательно изучали удостоверения личности и пропуска, выданные комендатурой, но в лицо пассажирам, стоявшим в долгой очереди, не смотрели. Бебка лаяла. Саша взял ее на руки, пока Калита загружали свои тяжелые тюки и корзины, полные горшков и банок с паштетами и другими кулинарными сокровищами. Потом двое немецких солдат подняли и осторожно внесли Клару в поезд. Ее купе было помечено огромным красным крестом. Буррады и Поль последовали за ней, занавеску на окне тут же опустили. Поезд тронулся. Я посмотрела на уплывающих за окном солдат на платформе. Мы ехали в мир без немцев.

Да, мы ехали в тот мир, где нет немцев, но куда именно мы едем, не знал никто. Даже Андрей Калита не смог выведать у солдат на платформе пункт нашего назначения. Мы по очереди сидели у окна купе. Хорошо натопленный поезд потряхивало, качка усыпляла. В купе, кроме нас четверых, ехали полковник Мерль и чета Гийонне. Калита вместе с супругами Дюпе устроились в соседнем, всем в поезде досталось место для сидения. Клара и ее друзья ехали в другом вагоне, чуть впереди. Когда поезд изгибался на повороте налево, было видно их окно с опущенными занавесками и большой красный крест, нарисованный снаружи. Я все еще ненавидела Клару, но уже не так сильно, как в то время, когда немцы завоевывали мир. Теперь, когда они побеждены, она потеряет свою власть над нашей семьей. Мама была права – мы, молодежь, должны думать о том, чтобы как можно быстрее опять начать учиться, думать о языках, которые мы будем учить в лицее, о выборе между латынью и математикой. Я четыре года почти не ходила в школу.

Потом я подумала о Мише Дудине и Иване Петровиче, оставшихся в бункере над океаном в Ла-Морельер, и про беднягу Рыбова. Били ли его немцы, когда нашли? И как он смог выжить больше десяти дней в Боярдвилльском лесу? Было очень холодно, есть было нечего – ни грибов, ни ягод. Рассказал ли он про “Арманьяк”? Если да, то это не сулило ничего хорошего другим русским на острове. Но может быть, он не был предателем, хотя его в этом и подозревали?

Я снова думала о Кларе. Кто понесет ее носилки, когда мы доберемся до цели нашего путешествия, до того мира, где мы скоро окажемся и где не будет услужливых немецких солдат? Может быть, это будут американские или британские солдаты? Или внутренние войска Свободной Франции [72]? Говорили, что французские солдаты очень жестоки с коллаборационистами. Смогут ли Поль и полковник Буррад справиться с носилками? Или Клара встанет и пойдет, как ведьма из гоголевского “Вия”, которая восстала из гроба в маленькой деревянной церкви? Если бы только она могла встать, взлететь и исчезнуть навсегда…

От этих мыслей меня оторвал резкий толчок. Поезд остановился среди лугов, которые были обрамлены ивами, обрезанными словно оранжевые кухонные швабры. Вдали паслись коровы. Месье Гийонне сказал, что мы остановились посередине шарантских болот. Еще несколько сотен лет назад здесь было море, но потом эти места заросли и получились луга, на которых до войны производили знаменитое Beurre de Charente , сливочное масло из Шаранты. Через несколько минут поезд тронулся и прибыл на крошечную станцию Эгрефёй. На маленькой платформе стояли люди, должно быть, солдаты Сопротивления. По одежде о них ничего нельзя было понять – потрепанная форма цвета хаки вперемежку с гражданским.

Кто-то сказал, что это пограничная зона между “Свободной Францией” и территорией, которую еще удерживали немцы. Проверки документов не было – только короткий разговор между немецким офицером средних лет, чопорным, с суровым худым лицом, и несколькими французами в темно-синих беретах и нарукавных повязках с эмблемой де Голля – лотарингским крестом. У нас захватило дух от восторга, когда мы увидели, что эту эмблему кто-то носит открыто. Все в нашем купе по очереди высовывались из окна. Полковник Мерль и месье Гийонне упали друг к другу в объятия. Мадам Гийонне расплакалась, мама взяла ее за руку. Поезд опять тронулся, все ускоряясь. Он вез нас в Свободную Францию. Месье Гийонне сказал, что мы едем на север. “На этой линии следующая станция – Сюржер, сказал он. – Потом Ниор. Очень может быть, что сегодня вы будете ночевать у вашей тети Наташи”.