Александр Вовк - Фронтовичок

– Ушли?

Я ему с радостью:

– Ушли! Ушли, товарищ старший лейтенант! Сильно мы их… Два танка их остались! Чадят…

– Наших сколько… полегло? Сколько осталось? Сосчитал?

– Считать некого, товарищ старший лейтенант! Тяжелый вы и ещё трое. Может, кто-то и подтянется…

– Связь есть?

– Нет. Ни с батальоном, ни с соседями.

Ротный закрыл глаза, собираясь с мыслями и силами:

– Ты мертвых оставь… Живых перевяжи… и со старшиной их в медсанбат… А сам к бою готовься. Оружие, боеприпасы подтащи, чтобы потом без нужды… О связи не тревожься – батальон восстановит, если сможет. О подкреплении даже не думай! Наша дивизия на второстепенном направлении… Как, впрочем, и немцы, которые напротив. Потому ни им, ни нам подкрепления не будет. На нашем участке слабина давно… Немцы здесь легко бы прорвались, но боятся обхода с флангов. Они хоть и умные, но нашу обстановку пока не знают. Потому опасаются нарваться на резервы, которых давно нет! Но ночью жди! Придут на разведку. Не знают, конечно, что ты один остался! И обязан… Обязан немцев сдержать…

В курилке и рядом висело абсолютное молчание. Даже сосны перестали шуметь.

– Хотелось ротному возразить, – задумчиво произнес прапорщик, – но не смог я, видя, как тяжело ему даётся каждое слово. А он продолжил своё завещание.

– Молчи уж… Знаю, что это невозможно. Но надо! Иначе они днем тебя обойдут. Тогда и батальону, и обороне, и тебе конец. А потом…

Ротный не договорил, потерял сознание.

Подтянул я остальных раненных на плащ-палатке к ротному. Мне ещё повезло, что они наверху лежали, не в самом окопе. Перевязал всех. Много времени ушло. Лежу обессиленный, придумываю, как раненых защитить от осколков, дождя и мокрого снега. А он с утра не прекращается. Да только спрятать их негде – не обжились мы здесь. А обратно в окоп спустить – сил у меня таких нет. Вот тут самое время вас спросить, сынки, защитники отечества, – обратился фронтовик к солдатам дивизиона:

– Что для солдата страшнее всего на свете?

Бойцы неуверенно гадали – мины, танки, отсутствие боеприпасов, холод? – но фронтовик, выслушав всех, загадочно ухмыльнулся в усы:

– Привыкли вы, сынки, по хорошим дорогам колесить! Впрочем, пришлось и мне по отличной немецкой брусчатке пошагать. А самый страшный враг для пехоты есть грязь! Она через ноги солдату поперек горла встает. И не привыкнуть к ней, ибо везде она особенная – в Воронежской области, помню, так сапоги присасывает, что от её поцелуев подметки враз отлетают. Зато в Ростовской налипает на каждую ногу по пуду – ни поднять, ни стряхнуть! Ни идти, ни бежать! А путь у пехоты близким не бывает… Да разве ж только это? Даже поесть трудно, если весь в грязи! А каково носом в грязь плюхаться, когда пули к земле прижимают! Отмыться-то даже в перспективе не светит! Вы, сынки, ошибаетесь, если считаете, будто в грязи приятнее лежать, нежели по ней ногами шлёпать! Хотя скажу вам по секрету: «Жить захочешь – и грязь полюбишь!» Когда грязь на одёже коркой засохнет, да кожу в кровь изотрет, совсем невмоготу будет. Хуже всего поздней осенью бывает, в холода, когда лед хрустит, руки стынут… Да только всё равно стираться приходится! Ведь в грязи пехота долго жить не может! Не дай бог, ещё с вшами воевать придётся! Считай, на два фронта!

Знаешь, внучок, слушал я фронтовика в сторонке, да ликовал: нашёлся-таки человек, который ответит на мои вопросы о буднях простых людей на войне. Ещё бы! Всё сам испытал! Такие подробности нарочно не придумаешь! Их знает лишь тот, кто сам всё выстрадал. И хорошо бы с прапорщиком сойтись. Да поскорее, желательно. Любое важное дело, если отложишь его на короткое время под давлением иных забот, почти наверняка в долгом ящике так и останется!

А Василий Тимофеевич, тем временем, продолжал размеренно повествовать:

– Говорил уже я вам, сынки, дождь тогда шёл вперемежку со снегом. Всё вокруг раскисло. Я снаружи мокрый от дождя, а изнутри – мокрый от пота. Но окоп лопаткой всё-таки разворошил, сделал в него пологий спуск. Стянул раненых на дно. Тесно им там, вот и расположил всех в одну строчку – голова, ноги… Сверху карабинами окоп перекрыл (иного-то материала не нашлось, но этого добра – навалом). Вдоль и поперек лежат карабины, а навес из плащ-палаток соорудил. Если шибко лить не станет, то не протечёт. Только, думаю, товарищам моим совсем мало без медицины осталось. Смерть – она же на лице заранее написана. И в темноте заметно – не жильцы они. Да только солдат солдата и мертвого никогда не бросит, хотя бы о своём же будущем думая. Не бросил я, не бросят и меня в лихую минуту.

Подложил я под хлопцев шинели, снятые с мертвых ребят, – они меня простят – сверху шинелями и укрыл, да стал к своему бою готовиться. Один против нескольких танков и сотни фрицев – велика мне честь выпала! Потому не сомневался: пришла последняя моя ночь! Однако поспать не придётся! Очень немец близости жаждет. Да и мне уклоняться, устав не велит! Значит, быть тому! Переодеться бы в чистое, по русской традиции, только и в этом мне отказано.

Пулемёт я притащил. Пристроил на самом высоком месте, где меньше заливает. Хотя сомнения мучили – немцы тоже понимают, что эта высотка для стрельбы удобна, и ударят по ней от души. Противотанковое ружье рядом положил. Ствол у него столь длиннющий, что в окопе никак не развернуть. Карабины тоже разложил на бруствере, метров через пять каждый. Думаю, если буду стрелять с одного места, то фрицы меня быстро подстрелят. А если с перебежками, так немного повоюю. Карабин, он же для прицельной стрельбы хорош. Если целиться без суеты, то немцев можно щелкать за километр. Кстати, сынки, карабин и очередями стреляет. Например, симоновский СКС-45 делает сорок пять выстрелов в минуту! Хорошая штука! Только магазин маловат, всего десять патронов.

Разложил я и все ППД (пистолет-пулемет Дегтярева). Но толку от них маловато. Огня-то море – это верно! Но патроны пистолетные! Потому прицельная дальность – метров сто, не больше. Только если стенка на стенку! Но из меня какая стенка? Если фрицев я настолько близко подпущу, и минуты мне не жить!

Гранаты я долго в темноте искал, всё шарил по убитым товарищам. Набрал, кажись, восемь Ф-1. Они хороши для обороны. Осколки метров на триста разлетаются. А противотанковых всего пять. Маловато для хорошего сабантуя. Зато, думаю про себя, я их своим радушием удивлю!

Пока готовился, слышу, кто-то с тыла ко мне крадётся, поскрипывает. Я пулемёт, конечно, развернул. Окрикнул, больше для порядка, втайне ожидая помощь из батальона, а когда старшина наш отозвался, я от радости едва не заплакал:

– Петрович, – кричу ему охрипшим голосом. – Прячь кобылу за бугор, ведь убьют, проклятые, да ко мне поскорее топай. – А он мне в ответ: