Мэгги О'Фаррелл - Хамнет

— Ветви в лесу так густы, что не заметишь дождя, — и направилась дальше к лесу.

Продолжая окликать ее, Агнес рванулась вперед, неуклюже споткнулась о множество хлопавших крыльями тварей, упорно толпившихся на подоле, и шлепнулась в грязь. Именно коснувшись земли, она вздрогнула и проснулась, хватая ртом воздух, и осознала, что она уже не во дворе «Хьюлэндса» и ей некого звать. Она лежала в кровати в своем новом доме, рубашка соскользнула с плеча, в животе крутился ребенок, и муж, спавший рядом, не просыпаясь, протянул руку и обнял ее.

Она поудобнее устроилась, прижавшись к нему; он уткнулся лицом в ее плечо, а она, нащупав на его голове спутанные волосы, пригладила их; Агнес представилось, как мысли в его голове тянутся вверх, словно пряди волос в ее пальцах, словно полые стебли тростника, растущие из воды.

Она чувствовала, что он беспокоится за нее, как все мужья, когда у жен приближается срок родин. В голове его постоянно крутились мысли: «Выживет ли она? Выдержит ли роды?» Он крепче прижал ее к себе, словно хотел удержать рядом с собой, под защитным пологом их кровати. Ей хотелось сказать ему: «Вам не надо беспокоиться. У нас с вами родится двое детей, и каждый из них проживет долгую жизнь». Но она хранила молчание: людям не нравилось слышать такие предсказания.

Немного погодя она встала, приоткрыла занавес полога и тихо удалилась. Подойдя к окну, она коснулась рукой стекла. «Ветви так густы, — вспомнилось ей, — ветви в лесу… не заметишь дождя».

Она подошла к столику у очага, где лежали бумаги и перья ее мужа. Открыв крышку чернильницы, Агнес окунула туда перо, его срезанное острие удерживало чернила. Она научилась кое-как писать, буквы у нее получались мелкими и кривыми, и, вероятно, большинство не смогло бы разобрать ее корявый почерк (в отличие от почерка ее мужа, ведь он ходил в классическую школу, изучал риторику, и буквы с кончика его пера стекали ровным, непрерывным потоком, образуя стайки изящной вязи. Он все писал что-то за своим столом до глубокой ночи. Что именно, она толком не знала. Он писал так быстро и с такой сосредоточенностью, что Агнес, не смея прерывать его, сама просто не успевала понять написанное).

Однако ее умения хватило на то, чтобы более-менее понятно записать это предложение: «Ветви в лесу так густы, что не заметишь дождя».

Пошевелив угли, Агнес подбросила дров в камин, чтобы оживить огонь, выставила на столик поднос с кувшином сливок и буханкой хлеба. Потом взяла корзину и вышла из дома на улицу. Поболтав с подругой, женой пекаря, она направилась дальше, и теперь шла с отягчавшей руку корзиной по тропинке вдоль реки.

Уже наступила середина мая. Яркие солнечные лучи скользили по земле, подчеркивая многообразие меняющейся природы. Несмотря ни на что, Агнес заметила — поскольку просто не могла не заметить, — что успело расцвести на берегу. Валериана, смолевка, роза собачья, щавель, черемша, касатики. В любое другое время она уже опустилась бы на колени и собирала их листья и цветки. Но не сегодня.

Хотя утро еще только началось, она обошла стороной забор «Хьюлэндса». Ей не хотелось сейчас встречаться с обитателями фермы, даже случайно. Ни с Джоан, ни с Бартоломью, ни с кем из ее братьев и сестер. Заметив ее, они могли всполошиться, послать за акушеркой или ее мужем, заставить войти на ферму и отдохнуть в доме. А это последнее место, где ей сейчас хотелось бы оказаться. Мать говорила ей о лесных ветвях.

Проходя по дороге, она мельком увидела, как во двор из дома вышел ее брат Томас, и услышала, как пронзительно свистнул Бартоломью, призывая собак. Вдали виднелись соломенная крыша ее родного дома, свинарник и задняя стена яблочного амбара, заметив который она невольно улыбнулась.

Примерно через полмили от «Хьюлэндса» Агнес свернула в лес. К этому моменту схватки у нее стали регулярными. Она уже едва успевала перевести дух, успокоиться и подготовиться к следующему приступу боли. Ей пришлось остановиться под могучим вязом, опершись ладонью на его грубую, бороздчатую кору, боль в пояснице спустилась к промежности, потом волна боли поднялась, и очередная схватка с новой силой сотрясла ее тело.

Придя в себя, она подняла корзину и направилась дальше. Она уже добралась до намеченного участка леса. Преодолела заросли ежевики и можжевельника. Потом перешла через ручей, миновала заросли падуба, чьи яркие ягоды так красиво оживляли природу в зимние месяцы. И, наконец, вышла на поляну, щедро залитую солнцем и густо поросшую папоротниками, которые живописно раскинули свои зеленые ветви. Одна громадная упавшая пихта с вывороченными из земли корнями лежала почти горизонтально, точно прилегший отдохнуть сказочный великан, ее рыжеватый ствол покоился на развилках ветвей менее рослых соседей.

И под навесом корней, где пихта когда-то стояла в земле, образовалась яма — сухая и достаточно большая, чтобы в ней могли укрыться несколько человек. Агнес и Бартоломью в детстве часто прятались там, если Джоан ругалась на них и поручала слишком много дел. Иногда они приносили с собой матерчатый мешок с хлебом и сыром и мечтали о том, что будут жить здесь всегда, как лесные эльфы, и никогда больше не вернутся к злой мачехе.

Агнес осторожно опустилась на землю. На сухую хвойную подстилку под шатром корней поваленного дерева. Она почувствовала приближение нового приступа боли, омрачающего все точно надвигающиеся грозовые тучи. С трудом дыша, она повернулась, припала к земле и, зная, что надо за что-то держаться, ухватилась руками за древесные корни. Несмотря на тиски мучительной боли, вытеснявшей все мысли, кроме той, когда же муки закончатся, она осознала, что схватки стали сильнее. А их усиление означало приближение родов. И еще большие муки. Вскоре у нее уже не будет времени передохнуть и собраться с силами. Это означало, что необходимо вытолкнуть из себя то, что готово выйти.

Она видела, как рожали женщины. Ей вспомнилось, как рожала ее мать: Агнес видела те роды из коридора, а потом слышала их со двора, куда выпроводили ее и Бартоломью. Она помогала при родах Джоан, принимала своих братьев и сестер, едва они появлялись в этом мире, вытирала их рты и носы от родовой слизи и крови. Она видела, как рожали соседки, слышала, как их крики превращаются в истошные вопли, улавливала исходящий от новорожденных кисловато-медный запах. Она видела, как рожают детенышей свиньи, коровы и овцы; именно ее звал отец, а потом и Бартоломью, когда возникали сложности с рождением ягнят. Именно ее тонкие женские пальцы могли проникнуть в тот узкий, жаркий и скользкий канал и развернуть правильно мягкие копытца, покрытые слизью носы и прилипшие ушки. И она знала, предчувствовала как обычно, что ее роды завершатся благополучно, они с ребенком выживут.