Сергей Заграевский - Архитектор его величества

Почва была настолько болотистой, что иногда я проваливался выше колен, а иногда, дабы не завязнуть, мне приходилось выбираться в озеро и огибать опасные места вплавь. Последнее мне приходилось делать и для того, чтобы хоть немного освежиться, защитить себя от комаров и охладить искусанное тело. К тому же было весьма трудно идти босиком: ноги ранили то лежавшие в иле сучья деревьев, то болотная осока.

Солнце уже заходило, когда я наконец вышел к Городку. В каком я был виде, брат мой во Христе, думаю, объяснять не надо. Но спасение казалось близким, и неверной походкою, страдая от голода, усталости и комариных укусов, я вошел в город.

Не ведаю, чем я прогневал Господа и за какие из моих многочисленных грехов он послал навстречу мне тех же трех воинов, которые утром встречали меня на причале: видимо, в тот день они были караульными. Я бросился к ним с мольбами о помощи, но потрясенно остановился, услышав что-то вроде: «Надо же, добрые православные потонули, а антихрист выплыл!». Тотчас же они схватили меня и потащили к реке. Один из них спросил другого, где взять камень и веревку, дабы повесить мне на шею.

Я понял, что сии воины знают о том, что произошло с нашей ладьей. Не они ли, встретив нас утром, послали гонца в Ростов, дабы их сообщники пробили борт нашего корабля? Думаю, что они. То, что такая ненависть была вызвана разногласиями в вероисповедании, стало ясно чуть позже. Пока же я вспомнил данный мне в Новгороде совет покойного рыцаря Арнульфа, начал изо всех сил упираться и звать на помощь так громко, как не кричал никогда в жизни. На меня посыпались удары, но было уже поздно: из домов стали выбегать люди. Злодеи сказали друг другу, что теперь по-тихому утопить антихриста не получится и придется звать воеводу.

Воевода не заставил себя долго ждать. Выйдя вразвалку из большой избы и лениво почесывая огромное брюхо, он оглядел меня и спросил, кто я такой и как тут оказался. Я рассказал, что я Божией милостью аббат барон Готлиб-Иоганн фон Розенау, архитектор его императорского величества, работающий у князя Андрея Георгиевича, и что я по княжескому повелению осматривал Ростов для будущего строительства собора, а потом злоумышленники потопили мой корабль посреди озера Неро, все мои спутники утонули, и лишь мне удалось выплыть. Воевода все это выслушал и ехидно поинтересовался, чем я могу подтвердить свои слова, кроме немецкого выговора. Все грамоты утонули вместе с ладьею, поэтому я мог лишь предложить отвезти меня в Ростов к наместнику Путяте, с которым не раз виделся во Владимире и Боголюбове.

Воевода спросил злонамеренных воинов, проезжал ли тут сегодня утром княжеский архитектор. Те переглянулись и с хитрыми улыбками сказали, что проезжал, но я на него ничуть не похож, и они меня впервые видят. Старший из них подошел к воеводе и что-то зашептал ему на ухо. Тот рассмеялся и сказал, что если немец не лжет и действительно выплыл, когда все потонули, то является колдуном, а владыка Леон предостерегал от колдунов, которых в сих местах весьма много, и совсем недавно, в Иванов день, они вновь устроили свои бесовские игрища. А если немец лжет, то значит, он лазутчик, ибо честный человек врать не станет, да и владыка Леон предостерегал от немцев, готовящих крестовый поход на Русь.

Возможно, в другое время сия логика, достойная наших самых витиеватых софистов, могла бы меня позабавить. Допускаю, любезный мой Конрад, что и ты улыбнешься, читая это. Мне же было не до смеха, ибо воевода сказал, что сегодня уже позднее время и пора спать, а завтра будет проведен Божий суд, который покажет, колдун сей немец или лазутчик. В первом случае он будет сожжен, во втором — повешен.

К воеводе подошел седой купец, — насколько я понял, посадник Городка на Саре, — и спросил, не будет ли недоволен наместник Путята Ярунович, а то и сам князь Андрей Георгиевич, ибо, похоже, это действительно княжеский мастер, приехавший в Ростов с миром и добрым намерением построить Божий храм. Но воевода на это вспомнил слова, сказанные на проповеди владыкою Леоном: на Руси храмы должны строить только православные мастера, а иноверец, осмеливающийся своими нечестивыми руками прикасаться к русским святыням, является святотатцем, то есть может быть приравнен к колдуну. А на вопрос посадника, готов ли будет воевода сослаться на слова владыки Леона перед гневными очами наместника или князя, неправедный софист усмехнулся и сказал, что Божий суд будет проведен справедливо и все недовольство может быть выражено только Господу, наместником которого в Суздальской земле является владыка Леон.

Затем воевода повелел посадить меня в «холодную избу», что и было сделано. Думаю, брат мой во Христе, что сия изба называлась «холодной» по какому-то здешнему обычаю или просто оттого, что в ней не было печи и зимою наверняка было холодно. Но когда я был туда водворен, там было жарко и душно. Окон в избе не было, только низенькая дверца. В неверном свете факела в руке воина я успел заметить, что на полу лежала охапка омерзительно грязной соломы. Потом за мною захлопнулась дверь, и я остался в полной темноте. Никакой еды мне не принесли. Даже воды не было.

Несмотря на жару и духоту, меня бил озноб от ужаса, голода, усталости и саднящих укусов комаров. Но мозг лихорадочно работал, ибо чувство самосохранения в человеке бывает сильнее и боли, и холода, и голода, и отчаяния. Каюсь, хотя я и пытался настроить мысли на душеспасительный лад, но думал прежде всего о том, как спасти свое бренное тело, ибо слишком хорошо знал на печальном примере рыцаря Арнульфа из Кесарии, что из себя представляет суд, который здешние власти кощунственно называют Божиим. Да как бы сей суд ни проводился, при любом его исходе меня ждала более или менее мучительная казнь. Впрочем, у меня был еще один выход: потребовать судебного поединка и погибнуть в бою, ибо сражаться на мечах я не умел даже в юности, чем весьма огорчал моего покойного отца, доблестного барона Карла фон Розенау.

Мне вспомнилась одна из арабских сказок «Тысячи и одной ночи», которые в Палестине я любил слушать на сон грядущий. Там злобный джинн дает герою на выбор — быть разорванным, повешенным либо утопленным. Воевода Городка на Саре предоставил мне подобный выбор, только мне предстояло быть зарубленным, повешенным либо сожженным.

В очередной раз моля Господа об умудрении, я положил руку на свой нательный крест. Меня посетила страшная мысль о том, кому достанется сей крест после моей казни, и я подумал, что поскольку он сделан из чистого золота и дорого стоит, палачи его разрубят на несколько кусочков и разделят, как когда-то делились ризы Спасителя. И тут я придумал, как получить хотя бы небольшую надежду на спасение.