Сергей Заграевский - Архитектор его величества

Ростислав Мстиславич велел мне не подниматься, отослал слуг, присел у моей постели и с любезной улыбкою рассказал то, что, по его мнению, должно будет способствовать моему скорейшему выздоровлению.

На следующий день после того, как я пришел к великому князю, ранним утром на суздальское подворье явился городской чиновник и объявил, что накануне на улице был зарублен разбойниками неизвестный в облачении католического аббата, а поскольку сейчас в Киеве нет других аббатов, кроме прибывшего из Суздальской земли, то он просит посла прийти в мертвецкую и опознать тело.

Как и ожидалось, Глеб Намнежич пришел в мертвецкую не один, а вместе с тамплиерами. В полумраке, смраде и окружении других трупов они не стали слишком внимательно рассматривать предъявленное им изуродованное тело. Анбал Ясин подошел, расстегнул ворот аббатского облачения и показал всем мой нательный крест, который мои злонамеренные спутники видели не раз, когда мы вместе парились в бане. Даже если у них были какие-то сомнения, то после этого они рассеялись окончательно.

Тамплиерам было предложено либо забрать «тело злодейски умерщвленного аббата Готлиба» в Суздальское княжество, либо похоронить его самим в Киеве, либо за определенную плату поручить похороны киевским властям. Поскольку злодеи торопились в Боголюбов и не видели никакого смысла везти с собою труп, то выбрали третье предложение и даже заплатили дополнительные деньги за католическую заупокойную мессу. Им была выдана грамота о моей смерти, и они уже на следующий день отплыли. Но беспокоиться, что они обгонят Гюрату Семковича, не стоит: тот уехал днем раньше и не речным, а прямым сухопутным путем, который ведет из Киева в Суздальскую землю еще со времен Владимира Мономаха.

Закончив свой рассказ, Ростислав вернул мне нательный крест и спросил, понимаю ли я, что орден Храма не простит мне сей истории. Я ответил, что понимаю. Тогда он спросил, готов ли я просить убежища в великом княжестве Киевском. Я сказал «да». Следующим вопросом князя была моя готовность перейти в русское подданство и принять православие, без чего убежище невозможно. Я ответил, что понимаю и это, но мой христианский долг — предварительно посоветоваться со своим духовником, то есть с тобою, мой высокопреосвященный земляк Конрад. Великий князь разрешил написать тебе и на время ожидания ответа даже положил мне содержание сотского: сие далеко до тысяцкого, но при моих скромных нуждах вполне достаточно, учитывая бесплатное проживание в княжеском тереме. Князь также обещал подумать о каком-нибудь строительном заказе для меня.

Ростислав Мстиславич не зря сказал, что его рассказ ускорит мое выздоровление: мне действительно, стало легче, и сейчас я чувствую себя настолько сносно, что даже понемногу прогуливаюсь по двору.

Вот и все, что я хотел поведать тебе, любезный брат мой во Христе. Я понимаю, что поставил под угрозу, а возможно, даже сорвал обретение на Руси Грааля. Но постарайся понять и меня: на одной чаше весов оказались интересы Святой католической церкви и князя Андрея Георгиевича, а на другой — злокозненность тамплиеров и моя собственная жизнь. Вторая чаша не могла не перевесить, хотя, разумеется, Господь нам всем судья.

Письмо сие перешлют тебе монастырской почтою немецкие купцы, на днях отплывающие отсюда в Венецию. Жду твоего ответа в Киеве, у великого князя Ростислава Мстиславича.

Благодать Божия да пребудет с тобою. Аминь.

Искренне твой Готлиб-Иоганн

[номер по описи Венской библиотеки: XII-34-5836/B-XV]

КОНРАДУ, АРХИЕПИСКОПУ ВОРМССКОМУ, ОТ ГОТЛИБА-ИОГАННА ФОН РОЗЕНАУ

ПИСАНО В ГОРОДЕ КИЕВЕ В ПЯТНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ ДЕКАБРЯ 1161 Г.

ПРИВЕТСТВУЮ ТЕБЯ, ЛЮБЕЗНЫЙ МОЙ земляк Конрад!

Приношу тебе глубокую и искреннюю благодарность за твое письмо, а особенно за две фразы в нем: «Конфиденциальная аудиенция, данная его императорским величеством графу Генриху Вифлеемскому, длилась более двух часов» и «Его величество, несмотря на мое заступничество, весьма разгневан на тебя за срыв богоугодной миссии обретения на Руси Святого Грааля». Я прекрасно понимаю, что сие означает.

Что смогу я, если приеду в Империю, возразить на обвинения рыцарей Христа и Храма Соломона? Доказать, что они собирались меня злодейски убить, — невозможно. А что касается махинаций с фальшивой чашей Грааля, то тамплиеры будут либо вообще отрицать их, либо утверждать, что совершали их «к вящей славе Господней». Если бы они вели себя как-то иначе, император Фридрих не гневался бы на меня за срыв миссии обретения чаши, а поблагодарил за раскрытие мошенничества и покушения на убийство.

Поэтому прости меня, любезный мой земляк, но я не последую твоему совету вверить себя в руки Господа, положиться на судебную неприкосновенность, установленную для членов Рейхстага и имперских аббатов, и вернуться в Империю. Что такое судебная неприкосновенность еще не вступившего в должность члена Рейхстага перед августейшим гневом? Нам с тобою ведомо много случаев, когда летели гораздо более высокопоставленные и, казалось бы, неприкосновенные головы. Да и стоит ли говорить, что существует множество способов отомстить мне и без императорского суда? Вспомни хотя бы «змеиный укус», который обсуждали тамплиеры на суздальском подворье в Киеве.

Наверное, меня можно было бы заманить в Империю посулами и обещаниями, и то, что ты не стал этого делать и был со мною откровенен, я буду считать твоей последней услугою земляку. Спаси тебя Господь.

После получения твоего письма я не мог не согласиться на предложение великого князя Киевского Ростислава Мстиславича принять русское подданство и православие. Обряд моего присоединения к православной вере состоялся сим летом, и на нем присутствовал сам князь Ростислав. Различие в православном и католическом Символах Веры состоит лишь в добавлении об исхождении Святого Духа не только от Бога-Отца, но и от Бога-Сына, поэтому никакой существенной разницы я, далекий от богословских тонкостей, не заметил. Моим тезоименитым святым остался Иоанн Богослов, и мое имя на Руси теперь Иоанн. А поскольку для благородных и уважаемых людей здесь принято именование по отчеству, то Иоанн Карлович.

Ты написал, что в случае моего перехода в византийскую церковь будешь вынужден считать меня вероотступником. Но вспомни, что я сказал покойному рыцарю Арнульфу из Кесарии года четыре назад, когда он упрекнул меня в трусости: не всем быть укротителями львов. И так же точно не всем быть великомучениками, готовыми идти на смерть за веру. Да и стоит ли смерти вера, позволяющая «к вящей славе Господней» выдавать за великие святыни древности вазы, изготовленные иерусалимским мастером Гейтелем или киевским мастером Шварном?