Александр Антонов - Евпраксия

— Так и должно быть, — согласился Тихон. — Нам бы неделю его сохранить. — Думая уже о том, где найти опилок и льда, Тихон покинул покой.

А Евпраксия и фрау Гретхен долго ещё коротали время вдвоём. Оказалось, что им было о чём поговорить. Двадцать четыре года назад в её доме на втором этаже прятался император Цюрих и наблюдал из-за шторы за россами и за тем, как юная фрейлейн заставила трубить страшными голосами двугорбых диких зверей.

— О нет, фрау Гретхен, то были не звери, а мирные верблюды. Да им не понравился ваш император, — невольно улыбнувшись, ответила Евпраксия.

На другой день всё было исполнено так, чтобы отправиться в путь. Фрау Гретхен подсказала Тихону, где найти опилки и лёд. Тем и другим поделился с россами мейсенский пожар. Домовину поставили на повозку, обложили льдом и засыпали опилками. В полдень небольшой траурный кортеж покинул Мейсен. Чем дальше русичи уезжали на восток, тем становилось прохладней. Наступила уже глубокая осень, с деревьев опала листва. И на восьмой день пути от Мейсенa Евпраксия и её спутники приехали в Сандомир. Здесь была последняя ночёвка на чужой земле. Утром путники пересекли рубеж между Польшей и великой Русью близ Червеня. Как въехали в город, Тихон остановился близ колесницы Евпраксии, спросил:

— Государыня, мы на родной земле. Что скажешь: остановимся или едем дальше?

— Никакой остановки, Тихон, никакой. Теперь мы и до Киева довезём Родиошу.

Евпраксия оставалась надломленной. С гибелью Родиона, казалось, сердце её перестало биться и сама она лежала рядом с любимым.

В Киев печальная процессия прибыла к вечеру большого православного праздника — Покрова Пресвятой Богородицы. Колокольный благовест путники услышали далеко от стольного града, и посветлели их лица, радостью наполнились сердца. Даже Евпраксия почувствовала, как в груди разлилась благодать от мысли о том, что она скоро увидит родимую матушку.

Вот и городские ворота. Они распахнуты. Тихон первым въехал в город, за ним проследовали колесница, три повозки и четыре верховых воина. И этот жалкий поезд в праздничном Киеве мало кто заметил, потому как тысячи горожан молились в храмах, где в этот час шла Божественная литургия, и на княжеском подворье не враз наступила суета, потому как дворовые люди привыкли ко всяким приезжим и на иных не обращали даже внимания.

Тихон остановил спешащего куда-то холопа.

— Где великий князь, где бояре, гридни? — спросил он.

— Все в Святой Софии, воевода, на молении, — ответил молодой мужик.

Той порой Евпраксия вышла из колесницы, упала на колени и принялась молиться истово, по-русски на образ Богоматери, висевшей над дверями красного крыльца.

Уже смеркалось, когда на княжеском дворе появился великий князь Святополк, двоюродный брат Евпраксии по батюшке. Следом шла вся его свита. И в первом ряду шли великая княгиня, дочь половецкого князя Тугоркана, в крещении Ефросинья, и сбоку от неё Евпраксия увидела свою матушку, княгиню Анну. Сердце её трепетно забилось. «Помнишь ли ты меня, матушка?»

Но и сердце Анны дало вещий знак, подсказало, что странница с почерневшим лицом — её дочь, и княгиня Анна подбежала к ней, прижала Евпраксию к груди. И обе они замерли без слёз и стенаний, стояли долго, пока великий князь Святополк не спросил:

— Уж не наша ли это государыня германская?

— Она, великий князь-батюшка, императрица Евпраксия, — ответил воевода Тихон.

— Чего же нам печалиться, Аннушка? — заметил Святополк. — Дай-ка я сестрицу обниму, ишь как лепно вернулась, в самый престольный праздник матушки Богородицы.

Анна ус тупила Евпраксию Святополку и наконец прослезилась. А он долго всматривался в лицо Евпраксии и тихо оказал:

— Тяжек жребий дочерей наших за рубежами отчизны. — Говорить так у Святополка была причина. Две дочери его, Обыслава и Передислава, были жёнами польского и венгерского королей, и судьбы их складывались трудно. - Да ты у нас единственная императрица великой державы. Честь и слава Руси и тебе, сестрица!

— Спасибо, братец великий князь. А лицом я сошла от утраты на германской земле любого мне боярина Родиона. Ты его помнишь.

Святополк вспомнил, как ещё девочкой тянулась к тому богатырю Евпраксии, обнял её.

— Печалуюсь с тобой, сердешная. Такие утраты даром не проходит.

— Я привезла в Киев покойного, великий князь.

— Вот и славно. Предадим сто прах земле близ Святой Софии.

Святополк и Анна повели Евпраксию в терема, и было застолье со слезами и радостью. Родные лица ласкали взор Евпраксии. Но, сидя за столом, она уже прощалась со всеми близкими, с любезным братом, с матушкой, которая не спускала с дочери любящих глаз.

Евпраксия мало прожила в великокняжеских теремах. Она покаялась во всех своих прегрешениях матушке, поведала, что претерпела на чужбине и что было ей утешением, всё открыла без утайки, пролила слёзы, когда вспомнила, как e неё отняли дитя, батюшкой которому был Родион. И попросила:

— Матушка, ты помоги мне вернуться в православную веру.

— Как не помочь, родимая, — отозвалась Анна. Да больших хлопот в том не будет. Митрополит Никифор ко мне милостив.

Анна могла бы добавить, что в Киеве и на Руси все к вдове великого князя Всеволода были милостивы, любили её и чтили за доброту материнскую. В свои пятьдесят четыре года она была ещё деятельная, и россияне шли к ней со своими бедами и тяжбами. А Святополк дал ей право быть и судьёй, и заступницей бедствующих россиян.

Так и случилось, что через две недели, в день поминовения святых Прова, Андроника и Косьмы, Евпраксию крестили в православную веру. В этот день в княжеских теремах была званая трапеза. И многие гости вознесли Евпраксии здравицу за то, что она приумножила славу великой Руси и семнадцать лет была императрицей Римско-Германской империи.

— Русь должна гордиться тобой, славная дочь, — сказал митрополит Никифор. — Мы многое знаем о твоём стоянии против еретиков и врагов христианской веры, знаем твоё достохвальное воспитание боголюбивого императора Генриха Пятого. Мы отметаем все наветы на твоё целомудрие. Потому здравствуй во благо Руси, императрица-вдовица. А мы будем чтить тебя и молиться за твою светлую душу.

— Спасибо, святейший отец, за добрые слова. Спасибо, родные и близкие. Услышьте же моё последнее слово. Покидая германскую землю, дала я обет Всевышнему принять схиму и уйти в монастырь. Так вы уж простите меня за то, что ухожу от вас. — Евпраксия обошла по кругу трапезную, всем низко кланяясь, и покинула зал.

Следом за нею тенью ушла её мать, княгиня Анна.

«Пострижение было, всего вероятнее, в женском Киевском Андреевском монастыре, где уже жила монахиней её сестра Янка. Говорят, что Евпраксия была игуменьей. Но то благожелательное предположение...