Олег Велесов - Лебедь Белая

Вот такие дела творятся у нас с именами. Люди знают, кому какое прозвище дать. Характер али недостаток – его с детства видать.

Дождь покапал и перестал. Тучки успокоились, побелели и поплыли дальше искать себе забавы. Добрыня присмирел, закрутил головой в поисках капель, не нашёл, и, разочарованный, улёгся посередь палубы, положив морду на лапы. Своерад чуть не споткнулся об него, когда проходил мимо. Остановился, глянул исподлобья на деду Бояна и отправился на корму. И то дело, нечего тут глаза нам мозолить.

Мы с дедой Бояном ещё постояли под мачтой, подождали, пока ветер обсушит мокрую палубу, и прошли на нос. Я перегнулась через борт, захотелось полюбоваться, как крепкий дубовый брус режет днепровские волны, а деда Боян приложил ладонь ко лбу и стал в берег всматриваться. Яколикий Дажьбог стоял по другую сторону, и зачем он ладонь так приложил, я не знаю. Наверное, зрение плохое. Бабка моя тоже так делает, когда разглядеть что-то хочет: прикрывает глаза ладонью от света и смотрит, смотрит. Но видит она хорошо, получше многих. Когда я стащить что-нибудь мыслю без спросу или рожицы у неё за спиной корчу, она это быстро замечает и грозит мне пальцем. Вот и деда Боян… И что он вообще туда смотрит? Там же окромя кустов да холмов ничего боле нет.

– Деда Боян, а что ты там разглядываешь? – спросила я, не утерпев.

Опять любопытствую. Сколько раз я за свою любопытность страдала – уж и не сосчитать. Большуха говорит, что все её седины только моими стараниями доставлены. В детстве она частенько меня хворостиной приглаживала, а потом, когда я подросла, словами ругательными всячески называла. Хворостиной-то достать уже не могла. Но лучше бы хворостиной, ибо слова больнее ударяют. Будь моя воля, я бы вето наложила на ругательства разные, особливо на детей обращённые. Детей вообще ругать не след. Детская душа ранима, как лепесточек цветочный; её беречь надобно, воспитывать добрым примером. А большуха? Знай меня лает, будто Добрыня на Своерада. Ну и что из меня ныне выросло? Вместо того чтобы замуж пойти да детей нарожать роду в подмогу, я на лодье по кой-то ляд в Голунь плыву.

Слава Сварогу, деда Боян нечета нашей большухе. Он за любопытность меня не ругает, и на все вопросы отвечает вежливо и терпеливо. Вот и сейчас он улыбнулся и ответил загадочно:

– Да всё пути людские выглядываю, внученька.

Деда Боян всегда загадками говорит. Вот сколько я его знаю – всю седмицу он загадками и говорит. Натура такая. Бабка моя тоже любит загадками говорить, и меня это очень сильно расстраивает. Ну чего скрывать-то? Уж коли взялся отвечать, так отвечай по-праски, нечего людям головы морочить. Или молчи. Я бабку свою за это корю: дескать, как тебе не совестно, бабушка, с внучкой своей подобным образом разговаривать? Нечто нельзя без всяких этих странных заумностей? Она вздыхает, пожимает плечами, но всё же переходит на доступный язык.

Деду Бояна я корить остерегаюсь. Волхв всё-таки, обидится – и в жабу превратит. А я жабой быть не хочу, мне в девках приятнее.

Я поскребла подбородок, решая, стоит ли продолжать разговор, и решила, что стоит. Есть тут что-то волнительное.

– А какие они – пути эти?

– Разные, внученька. – Деда Боян помолчал, всё так же неотрывно глядя вдаль, потом пояснил. – Светлые, тёмные, с кочками, с росстанями… Разные.

Мне стало безумно любопытно. Ну просто жуть как безумно! Я даже подпрыгивать начала – во как меня любопытность пробрала.

– Деда Боян, а мой путь ты тоже видишь?

Он улыбнулся.

– Конечно, внученька. А для чего, по-твоему, я тебя нашёл? Чтобы путь твой увидеть и подправить, коли понадобится.

Я шмыгнула носом.

– Подправить? А разве можно путь править? Он же богами сотворён, а что богами сотворено, того исправить нельзя. Боги не допустят.

Деда Боян смотрел на меня ласково. Так смотрят на неразумное дитя, когда оно взрослому человеку прописные истины доказывать берётся. От этого взгляда мне неуютно стало и обидно, потому как сама я себя неразумной не считаю, ибо весьма неглупая и к ученьям всяческим способная. Я и писать умею, и читать, и даже счёт вести. У нас в роду я самая обученная. Недаром бабка со мной билась, указывая, как нужно буквицы прописывать и как их потом с берестяного листа считывать.

Но деда Боян, чует моё сердце, этого не знал.

– Ты, внученька, многого ещё не понимаешь. Оно вроде и верно – что богами дадено, того не отнять. Но если Макошь нить вьёт, то Волох зорко следит, чтобы нить эта вела к нему так, как он сам того пожелает. А я ему в том подспорье.

Тут я сразу согласилась. Долгими зимними вечерами бабка часто рассказывала о Волохе и о волхвах – его служителях. Всё течёт, всё движется. Явь переходит в Навь, Навь – в Явь. День меняет Ночь, Сын – Отца, Вдох – Выдох, Радость – Печаль. Это свято, это неоспоримо, это вечно. А Волох стоит на границе Яви и Нави, ибо обладает силой, способной дать начало движению – и это есть закон Волоха, закон изменения и постоянства жизни. А волхвы служат этому закону. И раз Волох чего-то захотел, так непременно своего добьётся. Если он восхочет, чтобы деда Боян правил мой путь, стало быть, так тому и быть. И потому воля волхвов есть воля самого Волоха.

Вот почему опасно спорить с волхвами, вот почему не посмел перечить Своерад деду Бояну.

Я опять шмыгнула. Простыла, наверное. Как к берегу пристанем, надо будет ромашки нарвать, заварю в котелке. Когда я в детстве соплями исходила, бабка меня в печь сажала. Сначала сажала на лопату, потом в печь, потом закрывала заслонку – и держала так, пока я чихать и кашлять не перестану. Не знаю, помогало это или нет, но болячки мои проходили быстро. Сидеть в печи было темно и страшно, и потому я сильно крепилась, чтобы случайно не кашлянуть. Иногда бабка забывала вынуть меня из печи, и тогда я начинала скулить. Подобные сидения мне не нравились, и когда я подросла, то стала использовать иные способы лечения. Отвар из ромашки самый лучший из них.

Травы распознавать меня тоже бабка научила. Ну чистый кладезь знаний бабка моя. Едва я сподобилась ногами без поддержки перебирать, она отвела меня на луг и стала показывать травинки разные и цветочки, попутно рассказывая, чем один от другого отличается, и каким цветочком какую болячку вылечить можно. Мне всегда нравились цветочки. С самого рождения батюшка подкладывал мне в люльку васильки и колокольчики, и оттого науку бабушкину я восприняла быстро и с большой охотой. Теперь я сама кладезь знаний. Иногда ко мне люди за помощью обращаются. Чаще, конечно, к бабке, но и ко мне тоже. Подходят, кланяются в ноги и вежливо так говорят: «Милослава Боеславовна, будь, чай, добра, глянь моего непутёвого. Чего-то он ныне прихворал». Я никогда не отказываю. А зачем отказывать? Люди же ко мне с надеждой идут. Как тут откажешь? Я тоже вежливо кланяюсь и иду изгонять болезнь-лиходейку. Ночь, пурга – не важно. В таком деле ни на погоду, ни на время не смотришь. Уважение опять же. И сытно… Ой, матушка моя родненькая, как же я домой-то хочу!