Олег Велесов - Лебедь Белая

Мне стало обидно. Ужасно обидно. Случилось же такое – у меня беда, а этот… Такую возможность упустил. Мог бы проявить себя, отплатить добром за добро. Ну, Добрынюшка, попросишь ты у меня хлебушка.

Мне захотелось завизжать, чтобы услышал деда Боян и прибежал на выручку. Деда Боян – он могучий, он волхв, он меня спасёт. Я сделала вдох поглубже, открыла рот пошире. Убежать я не смогу, эти изверги ловко меня окружили. Драться с ними тоже не получится – ну куда мне с опытными воями равняться? А вот заорать, да так, чтоб у них уши поникли – это я умею.

Тот, кто подкрадывался сзади, схватил меня под локоть и швырнул себе за спину. Да так сильно, что я пролетела саженей пять и пребольно ударилась носом о землю.

– Шли бы вы с миром, люди добрые, – услышала я голос деды Бояна. И рык – глухой, утробный. Добрынюшка, милый мой Добрынюшка! Есть всё же Правда на свете.

Разбойники не испугались. Им ли, привыкшим с открытым лицом на мечи и копья идти, пугаться седого старца и пса? Дудки! Но почему-то они послушались. Глаза, только что горевшие плотской страстью, вдруг потухли, остыли и… погасли. На меня никто не смотрел, будто забыли о моём существовании. И на деду Бояна не смотрели, и на Добрыню. Может, и мне как-нибудь сказать иным лиходеям, чтоб шли с миром и всё такое?

Деда Боян схватил меня за ворот и поволок за собой как тряпичную куклу. Я не стала сопротивляться, хотя и не люблю, когда мною пыль с тропинок сметают. Дажьбог с ним, стерплю. После того, что я только что пережила, это не такая уж и большая печаль. Меня сейчас другие вопросы мучили.

– Деда Боян, а кто эти люди?

Разговаривать со мной деда Боян был нерасположен. Я поняла это по скупому ответу. Так скупо он мне никогда ещё не отвечал. Обиделся, видимо, что я в такую круговерть попала. Или расстроился. Значит, беспокоился. Это хорошо.

– Русы, – сказал он.

– А отколь ты знаешь?

– Знаю.

– А воевода Гореслав тоже рус?

– Тоже.

– А все русы разбойники?

– Не все.

– А все разбойники русы?

– Не все.

– А почему?

Деда Боян наконец-то отпустил мой ворот, и я плюхнулась лицом в пыль. Не очень-то вежливо с его стороны вот так меня бросать.

– А почему? – нетерпеливо повторила я.

Деда Боян вздохнул устало, покачал головой, мол, замучила ты меня, девка, и пошёл дальше. Я быстренько встала, отряхнула понёву и побежала за ним. Да, старый волхв явно расстроился, я и в самом деле извела его своими расспросами. А ведь вместе мы всего ничего. Что же дальше-то будет?

Дабы как-то исправиться, я решила сменить тему:

– Деда Боян, а что ты там на лодье про женихов плёл?

8

Из селения Ерша мы ушли по утренней зорьке. Милонег велел старейшине собрать съестных припасов в дорогу и пообещал замолвить словечко перед князем, чтоб прислал тот, наконец, посадника с дружиной. Ёрш, когда скумекал, что не уговорить ему витязя к себе на службу, кинулся обратно ко мне, дескать, прости, Гореслав, бес попутал, место воеводы твоё. Но я даже не глянул в его сторону. Повесил суму на плечо, кивнул Сухачу, чтоб не отставал, и пошагал к воротам.

Идти сообща с дружиной Милонега было не в пример легче. Угнаться за вершником, конечно, труднее, чем за пешим, зато на душе спокойней. Не надо оглядываться, выискивая притаившегося татя, ибо шла по бокам крепкая стор о жа, готовая предупредить об опасности. А уж если отставать начнёшь, так можно и за стремя взяться, ничего зазорного в том не вижу. Сухач, правда, по-иному думал. Он и без того едва поспевал за мной, а тут и вовсе заплакал.

– Неровню ты в попутчики взял, – подъезжая ко мне, сказал Милонег. – Непривычен он к трудам вящим.

Я пожал плечами: какой есть. Попутчика я себе не выбирал, не мне на него и пенять. И чужих мечей на пояс не вешал.

О мече я старался не думать. Что с возу, как говорится. Но въедливая мысль не давала покою: как он попал к Милонегу? Если с торгу, так это ладно, а коли от сговора с ромеем, и меч мой витязь в награду получил, тут и вовсе помалкивать надо. Одно ясно: в лицо он меня не ведал.

– А за что тебя люди Гореславом прозвали? – спросил Милонег. – Воин ты, вроде, справный.

– За что прозвали – о том у людей и спрашивай, – хмыкнул я.

Да уж, прозвище за просто так не дают, тут особенность какая-то требуется или заслуга. Вот, скажем, был у меня в дружине вой по прозванию Тихомир. Родители чаяли, когда имя детёнку давали, что будет он в миру тихий да покладистый. Оно вроде так и вышло, слова лишнего из парня клещами не вытянешь. Но стоит ему мёду крепкого отведать, так хоть беги сразу прочь, ибо утомит разговорами пустыми до смерти. Вот и пришлось его из Тихомира в Пустослова переиначить. Сторонние люди спрашивают: за что, мол, друга хаете? Молчун он у вас каких поискать. А мы в ответ лишь вздыхаем: есть за что. Так-то вот.

– Не охоч ты к разговорам, Гореслав, – усмехнулся Милонег. – Будто чужие мы.

И то верно – не близкие, согласился я, но сказал другое:

– Не в каждом разговоре надобность имеется.

Он промолчал, обиделся, что я так прямо ему говорю. Хотя не на что тут обижаться, да и не глуп он, витязь этот, чтоб зряшные обиды выискивать. Это ведь только мелкие людишки в чужих словах обиду копают, дабы желчи своей выход найти, а людям разумным этого без надобности.

– Вот что, Гореслав, – снова заговорил Милонег. – Раз уж ты в дружине моей идёшь, так послужи малость, покудова до Голуни доберёмся. Поглядывай по сторонам, вдруг что приметишь. Мои гриди хоть и не по первому разу в походе и дело своё дюже знают, да мало ли чего. Лишние глаза не повредят.

– Добро, – кивнул я, – пригляжу.

Милонег дёрнул поводья и поехал вперёд, а ко мне с боку пристроился гридь на соловом мерине. Этого гридя иные вои меж собой Белорыбицей прозывали. Я глянул: и верно, глаза у него ну суще рыбьи – белые, круглые и навыкате. Боги не часто людей такими глазами оделяют, а уж если оделили, то нет сомнений – человек сей нрава скверного. Во всяком случае, мне иные не попадались.

– Больно горд ты, – прошипел Белорыбица, и глаза его выкатились ещё больше. – Будешь с воеводою нашим не по чести говорить – сам не в чести будешь!

Я не стал отвечать. Не к каждому лаю прислушиваться надо, а коли нужда потребует, так постоять за себя я всегда сумею, пусть хоть косяк белорыбиц вокруг кружит.

На третий день вышли мы к речке Псёлице. Ровная такая речка, не гневливая. Пологие берега густо поросли лещиной и тонкоствольными осинками – раздолье для зайца. Прийти бы сюда по первому снегу, поохотиться, вот славно было бы. Но ныне не до охоты, ныне на тот берег перебраться надо. Будь я один, то сунул бы одежонку в мешок да вплавь. Воды мне на боязно, сызмальства к ней приучен. А вот Сухач – этот каждой капли боится, даром что на Днепре рождён. Поэтому я сразу приметил почерневшую от воды корягу, схожую со Змеем из старинных былин, и указал на неё витязю. Коряга выступала далеко в реку, и по ней как по мостку можно было перебраться на твёрдую землю. Ну совсем малость водою идти пришлось бы. Что касаемо конных, так тут и голову морочить не след: конь и сам переплывёт, и всадника переправит.