Олег Велесов - Лебедь Белая

Вернулся Капуста. Ноздри раздуты, желваки на скулах ходуном ходят, видать, разговор с новым гостем оказался неприятным.

– Вот ведь, леший косматый, – выругался Капуста. – Откуда такие берутся! Уж как только меня не поносил – а не ответишь. Гость! …в душу его коромыслом… Главное, платит золотом. Стерплю.

Капуста сел, выпил квасу, уставился в стену задумчиво.

Вот тебе и разговор друзей после стольких лет разлуки. Один в стену смотрит, другой о потерях вздыхает. И только Сухач знай хрящами хрустит да рыгает. Мне вдруг захотелось развернуться да приложить его ладонью по спине, чтоб все хрящи из него вместе с зубами повылетали… Сдержался. Сухач мне нужен, иной дружины у меня ныне нет, а этот хоть и в чужом городе, а всё одно как рыба в воде, и если я его ладонью приложу, так он седмицу с лавки не встанет. Ну и на кой мне лежачий дружинник?

– Что ж, Гореслав, – сказал наконец Капуста, – как бы там ни было, а видеть тебя я рад, и на дворе своём приветить почт у за честь. К отцу ты не пойдёшь, правильно думаю?

Я кивнул.

– Ещё какая помощь от меня нужна?

– Приютишь – и на том спасибо. А я, будет случай, отплачу сполна.

– Обижаешь. Дружба деньгами не мерится.

– Я не о деньгах.

Капуста протянул мне через стол руку, я принял. Крепкое пожатие у Капусты, мужское. А Сухач продолжал давиться поросёнком, и я подумал: вот куда в него убирается?

Покрывало отошло в сторону, и в клеть заглянула Радиловна.

– Пойдём-ка, батюшка мой, отдохнёшь с дороги. Я тебе светёлку приготовила, тюфяк свежей соломкой набила. А потом и банька поспеет.

– Да не один я, Радиловна.

Бабка сверкнула очами на Сухача.

– Ну и этот… срам божий… Куда ж без оного? Пущай тоже идёт.

Я всё время дивлюсь Сухачу. Куда бы мы с ним не пришли, где бы не остановились, все его хают, а он хоть бы раз ухом повёл – совсем не обидчивый. Или это его жизнь так побила, что он на слова грубые внимания не обращает? Мне бы так.

Едва мы вышли во двор, как отворилась калитка и показался Белорыбица. Да не один – с отроками. Я вздохнул, отёр ладони о рубаху – этого добра нам только не хватало. По глазам Белорыбицы я сразу понял, что пришёл он ко мне, и пришёл не с разговором. Брови сдвинуты к переносице, в глазах Перуновы молнии. Иному бы не по себе стало, может и прочь бы попятился, да только не я. Я повёл плечами, разминаясь, хрустнул костяшками. Сухач разом смекнул, что в намечающихся событиях он лишний, и юркнул под навес. Радиловна вздумала было трясти пальцем перед Белорыбицей, как давеча перед нами, да только я взял её легонько за локоток да под навес к Сухачу направил, и кивнул для понятливости, чтоб придержал тот бабку, покуда я с бывшими попутчиками беседовать буду.

При светлом оке Дажьбога лезть в драку без объяснений не решиться даже самый отъявленный головорез, поэтому Белорыбица зыркнул по мне глазищами и прошипел:

– Ты бы вернул саблю булгарину.

Вот, значит, по что он пришёл. Саблю ему подавай. Впрочем, не это главное. Знал он прекрасно, что саблю я не верну, во всяком случае, без выкупа, и шёл ко мне именно ради драки, потому и привёл с собой двух отроков. Думает, втроём они со мной справятся. Что ж, их право, пускай думают. Я только одного понять не могу: какое им вообще дело до булгарина? Если уж тому так его сабля дорога, то и шёл бы за ней сам, или слугу прислал, глядишь, сторговались бы. Я человек не гордый, не богатый, много не стребую. Но и своего, конечно, не уступлю. Однако пришёл Белорыбица, человек булгарину чуждый, и, стало быть, дело тут совсем даже в другом.

Из-под навеса обеспокоенная Радиловна снова крикнула Белорыбице, чтоб шёл он прочь, не обижал гостей честных, но ни я, ни тем более Милонеговы служки на слова её внимания не обратили. Белорыбица встал лицом ко мне, отроки позади него. Отроки были каждый о семи сажень: здоровущие, сытые. Не в этом году так по нови их непременно примут в дружину, и станут они прозываться не отроками, а гридями. И каждому повяжут широкий пояс с медными бляхами, дадут копьё, меч и укажут место в гриднице. Но покуда они всё равно отроки, поэтому и встали позади Белорыбицы, а не рядом.

На крыльцо вышел Капуста, зевнул, облокотился о балясины. Он не стал, как Радиловна, беспокоится обо мне, наоборот, следил с большим интересом, что во дворе творится. Клянусь Чернобогом, он бы даже об заклад ударился, если было с кем.

– Верни саблю, – повторил Белорыбица.

Он стоял наготове, голос дрожал. В какой-то миг мне показалось, что он боится… Нет, не то, чтобы боится – опасается. Мелькнуло в его глазах какое-то понимание, но пускать в душу перед боем неуверенность или иные какие мысли – очевидная гибель. Я себе такого не позволяю.

– А что, если не верну? – глухо спросил я.

Он ударил без замаха, быстро. Вернее сказать, он думал, что быстро. В самом деле кулак метнулся к моей голове вялой плетью. Я качнулся влево, ухватил руку за запястье, повёл вниз и по кругу, и Белорыбица как слепой щенок ткнулся лицом в землю. Первое, чему научила меня жизнь за родительским порогом, видеть не то, что есть, а то, что намечается. Едва Белорыбица повёл кулаком в мою сторону, я уже понял по вздувшимся жилам, куда он удар направит, и всё, что мне оставалось, повернуться в другую сторону. Это я и сделал. А он прочертил носом землю и потерялся в безвременье.

Оставались отроки. Они не струсили, увидев старшего товарища упавшего ниц и как будто уснувшего – честь им за смелость. Они двинулись ко мне с двух сторон разом, и сделали всё так, как учили их наставники в дружине. Один ударил, целясь в живот, второй попытался взять меня захватом за шею. Молодцы. Только и я не вчера родился. Видели бы они, как бились мы в урочном бою с Малютой. Вот уж кто большой любитель кулачной потехи, даром что шестой десяток разменял. Ему что трое, что четверо, что десять – исход одинаков. Он и меня валял частенько, покуда не выучил я его ухватки. Так вот если б видели сии отроки сшибки наши, то подхватили бы Белорыбицу под мышки да поволокли прочь со двора. Но они не видели, а я просвещать их не стал. Того, что в живот меня целил, я срубил ладонью по шее – коротко и резко. Он хрюкнул и осел. Под второго нагнулся, вышел ему за спину да подтолкнул лбом к столбу навеса. Столб треснул, навес осыпался, Сухач едва успел дёрнуть Радиловну в сторону, чтоб кровля ей на голову не пала.

И всё, закончился бой. Славно. Я подошёл к Белорыбице – он дышал глубоко и спокойно – снял с него боевой пояс, повесил на плечо. Отныне он мой, и если Белорыбица захочет его вернуть, то пусть выкуп готовит, а по-иному я пояс ему не отдам.

Сухач смотрел на меня со страхом. Он, конечно, догадывался, что в жизни своей я в разных передрягах бывал и на кое-что способен, но одно дело догадываться и совсем другое видеть это воочию. Впечатления разные.