Екатерина Франк - Под флагом цвета крови и свободы

– Как он? – спросил Генри, пока они спускались вниз по лестнице.

– Кто именно?

– Карлито. Понимаете, я… Джек мне, конечно, ничего не сказал прямо, но я знаю, что ему хотелось бы знать, что с ним. И мне самому… тоже, если честно.

– Что ему сделается? Отлежится пару дней, вот и все, – равнодушно и даже слишком сурово отрезала Эрнеста, крепко стиснув пальцами скользкие перила: – Осторожнее, здесь ступенька сломана.

– Да–да, я знаю, – в последний момент, едва не оступившись, почти вскрикнул Генри и, миновав злополучный пролет, снова негромко попросил: – Мэм, а можно… Можно мне еще кое–что узнать?

– Спрашивай, – не оборачиваясь, бросила Эрнеста. Помедлив немного, юноша осторожно проговорил:

– Скажите, пожалуйста – может быть, я ошибаюсь, или у Джека действительно были не очень хорошие отношения с его отцом?

Морено остановилась столь внезапно, что Генри, шедший сзади, едва не налетел на нее и не сбил с ног. В трюме было довольно темно, но, когда Эрнеста, резко обернувшись, приблизила свое лицо к нему, Генри неожиданно почудились странные красноватые огоньки внутри ее зрачков:

– Кто тебе это сказал?

– Никто. Никто не говорил, мне просто так показалось… случайно… – поспешил заверить ее он. Морено яростно усмехнулась, одним властным движением узкой ладони заставив его замолчать:

– Свое «случайно» изволь оставить для тех, кто еще может на него купиться, а мне отвечай правду: кто распускает подобные слухи о нашем капитане?

– Никто. Честное слово, я ни с кем об этом не говорил! – почти взмолился Фокс. – Просто вчера ночью я слышал… слышал, как Джек бредил во сне, а сегодня вы сказали, что он как никто другой должен был заступиться за Карлито, и я подумал, может, вы знаете… – Он умолк, явно боясь сказать нечто лишнее. Подумав и, похоже, удовлетворившись его ответом, Эрнеста отвернулась и снова медленно начала спускаться по лестнице. Генри бросился следом за ней:

– Мэм, вы же его друг, как и я! Разве друзья не должны заботиться друг о друге?

– Даже если бы я что-то знала, – негромко и четко проговорила Эрнеста голосом, напоминающим звук извлекаемой из ножен стали, – даже если бы доверяла тебе, как самой себе – неужели ты думаешь, что я рассказала бы тебе о Джеке то, что он сам говорить не хочет?

– Я его друг. Он доверяет мне, – упрямо ответил Генри прерывающимся голосом. Морено мотнула головой:

– Раз так, задай свой вопрос ему: если ты будешь достоин этого в его глазах, он сам тебе все расскажет. А я не собираюсь сплетничать о своем друге и тебе этого не советую, – угрожающие нотки столь отчетливо прозвучали в ее голосе, что Фокс предпочел промолчать и не задавать больше вопросов.

В карцере действительно было сыро и настолько темно, что Эдвард, стоило щелкнуть дверному замку, сразу же вскочивший на ноги и вставший напротив решетки, сперва даже не узнал своих посетителей в двух размытых темных силуэтах.

– Что вы здесь делаете, сеньорита? – подавив в себе первый порыв радостного воодушевления, сухо спросил он. Эрнеста усмехнулась:

– Пришла спасать вас от участи ужинать сырыми крысами и спать в их окружении. Принимайте! – она просунула свой сверток в довольно внушительный зазор между прутьями клетки. Эдвард взглянул на него и твердо сказал:

– Мне ничего не нужно. Заберите.

– Я оставлю, а вы можете не есть, если не хотите, – спокойно ответила Эрнеста, начиная с помощью Генри притискивать в клетку рулон из одеял.

– А это еще что такое?

– Ваш тюфяк. Все члены команды о вас побеспокоились, – с едва заметной усмешкой сообщила девушка. Генри, низко опустив голову, пробормотал:

– Просто все очень давно ждали, когда кто-нибудь скажет мистеру Моргану… ну, что так нельзя. И сейчас они просили вам передать, что вы очень храбрый человек.

– Я же сказал, что ничего не нужно! – хриплым от гнева голосом повторил Эдвард. Юноша смутился, но Эрнеста даже бровью не повела:

– Мистер Дойли, отказываться от дружеской помощи крайне невежливо. Раз они посчитали вас достойным такого, вам придется все это есть и спать в тепле и на мягком, как бы вам ни хотелось оставаться в столь приятном для вас обществе крыс.

– А если наш славный капитан Рэдфорд захочет проверить, что тут со мной происходит – разве вам самим это не грозит неприятностями? – уже тише возмутился Дойли.

– Генри, ты ступай, я еще здесь побуду. Оставь ключ только, – берясь за прутья решетки, негромко попросила Эрнеста. Юноша повиновался, напоследок одарив Дойли долгим и пристальным взглядом. Когда стих звук его шагов на лестнице, девушка уселась прямо на пол, изящно скрестив руки на коленях, и выжидательно посмотрела на Эдварда.

– Как мальчик? – хмуро, неловко пробормотал наконец тот, опуская голову. Взгляд девушки чуть заметно смягчился:

– Насколько это возможно – в порядке. Сейчас он спит. Очень благодарен вам, если вас это заботит…

– Нисколько! – поспешно заверил ее Эдвард, переходя на привычно–раздражительный тон. – А Морган?

– Не знаю, я не ходила смотреть, – безучастно ответила Морено. – Должно быть, закончили уже – хотя черт его знает, у Джека рука тяжелая… должна быть, – мрачно закончила она, переводя взгляд с лица Эдварда на собственную правую руку и в задумчивости потирая ее запястье пальцами левой. Голос ее внезапно зазвучал глухо и тревожно: – Я думала, что достаточно хорошо вас знаю, но сегодня вам удалось удивить нас всех, мистер Дойли. Как же столь неприглядная жизненная ситуация смогла не отпугнуть вас?

– То, что я не люблю грязь, не означает, что я ее не видел, – хрипло отозвался Эдвард. О да, он помнил, отлично помнил все: каждую обидную мелочь, каждый тычок, затрещину, оплеуху, которую любой, служивший под его началом не первый год, считал своим долгом отвесить неопытному новобранцу – просто так, потому что прежде подобным образом обходились с ним самим и с теми, кто был до него… Откровенного членовредительства Дойли стремился не допускать и сам всегда держал себя в руках, подавая пример подчиненным – ему еще в бытность матросом, а затем лейтенантом армии было нестерпимо стыдно и мерзко смотреть, как седовласые, почтенные офицеры, казавшиеся ему чуть ли не небожителями, опускались до собственноручного избиения провинившихся солдат за любую мелочь. Даже на корабле Рэдфорда, от которого он ожидал худшего, таких порядков не водилось – буйство Моргана было исключением, а не правилом, которое терпели вынужденно, как и сам Дойли порой мирился с чрезмерной вспыльчивостью и жестокостью подчинявшихся ему младших офицеров в угоду прочим их служебным достоинствам. Однако он знал, что можно залечить синяки, ушибы, следы от плети и даже переломанные кости, но нельзя избавить душу человека от воспоминаний о том, что с ним сделали, в сущности, ни за что: за молодость, за неопытность и наивность, за веру в доброту и прочие несуществующие достоинства старших.