Виктор Ремизов - Вечная мерзлота

– Три процента – это миллионы людей!

– Нет, это не миллионы, это всего три процента! Ради счастья девяносто семи тремя можно пожертвовать!

Антипин торжествовал от чего-то. От самого себя.

– Но я вам скажу еще больше – эти девяносто семь процентов были счастливы потому, что знали про те три процента! Да-да! Счастливы, что это случилось не с ними! Сталин заставил целую страну поверить в свое счастье… – Антипин задумался, с сожалением тряхнул головой. – Я был счастлив, как уже никогда не буду! Вы, кстати, тоже! Сознайтесь! Мы жили трудно и счастливо!

– Это демагогия! Вы ваши преступления и наши страдания валите в одну кучу!

– А в чем страдания? Вы хорошо знали о тех трех процентах, знали о них всю правду, но отказались от нее… Только и всего! Вы сами, добровольно отказались, можно сказать пожертвовали ими ради счастливой жизни абсолютного большинства людей! И такое он сделал с целой страной! Он – гений!

Сан Саныч начинал злиться. Антипин раскуражился, на глазах превращался в того, прежнего, уговаривающего подписать… только пьяный.

– Вы сейчас сказали, что я сам, по своей воле отказался от своего друга! Пожертвовал им ради своего счастья?!

– Вы Михаила Романова имеете в виду? – лейтенант щегольнул памятью, но было и еще что-то во взгляде.

– Да!

– Я прошу прощения, капитан… – Антипин смотрел спокойно и строго. – Так все и было! Вам это неприятно слышать, но, отказавшись от него, вы поступили благоразумно. Вы бы его не спасли. Я читал дело Романова, оно могло пригодиться, но он не назвал никого. Совсем никого, он был очень упрямый. Это было глупо, он просидел у нас почти год… Стоило ли? Все равно сел!

Сан Саныч запутался в циничной логике лейтенанта. Закурил. В голове стоял Мишка, целый год его водили в подвал, держали ночами на опухших ногах… Он пытался вспомнить свое дело, назвал ли он кого-то… и не помнил. Он называл и отказывался… все спуталось, он тоже провел там немало времени. В общей камере было много ни в чем неповинных людей. В чем гениальность? Сан Саныч поднял взгляд:

– Николь просто так увезли в ссылку! Она здесь уже двенадцать лет! Вообще без вины! А в чем были виноваты латыши, когда их безо всяких объяснений увозили с родины? Только в том, что они латыши?! Или немцы! Это расправа над целыми народами! Она тоже ради счастья людей?

– Мне казалось, вы с искренним уважением относились к Генералиссимусу…

– Я и сейчас не знаю, то есть… я думаю, что он, возможно, великий человек, идеи которого страшно извращались. Он не знал всего, что происходит… Не он же, в конце концов, приказывал бить меня в тюрьме! – Белов смотрел с вызовом, он не верил, что Антипин не знал.

– Он приказывал! – лейтенант довольно улыбался. – Методы физического воздействия на подследственного были введены в 1937 году им лично! Вы не поняли моей теории, товарищ Белов. Все это было частью одного плана. Жестокого, но безусловно великого. То, что вы считаете бесчеловечным и недопустимым, и было великим! Для России, для нашей с вами Родины, это был единственно возможный план! Посмотрим, как они сейчас будут вертеться. Они хотят… даже Берия этого хотел! – лейтенант поднял палец вверх. – Хотят убавить количество страха в обществе! И здесь ошибка – рухнет все! СССР рухнет! Попомните мои слова!

Они замолчали. Сан Саныч вспоминал недавний разговор с Померанцевым:

– Один умный человек считает, что черный гений Сталина в том, что он убивал невинных…

– Да? И в чем здесь открытие? – Антипин смотрел, не понимая.

– Убивая невинных, он заставил бояться всех! Если ты не чувствовал за собой вины – это не значило, что останешься цел…

– Это не Сталин придумал. Иван Грозный вырезал целые города, Петр Первый рубил головы сотнями! – Антипин закурил неторопливо. – Если вспомнить самое начало, после смерти Ленина… Сталин проявил себя как тонкий психолог, он знал жалкую природу людей! Люди ведь ради сытой и спокойной жизни всегда готовы пожертвовать «мелочами». Сначала они отдали право свободно выражать свое мнение, потом право свободно выбирать, а потом стало поздно – остался выбор между подлой жизнью и лагерем.

– И вы с такими мыслями работали? – теперь Белов смотрел, не понимая. – Вы же говорили о счастливых миллионах?

– Знаете, Сан Саныч, вы не самый умный и думающий из моих подследственных. С некоторыми из них я провел много часов в разговорах. Кстати, в вашей голове очень серьезная каша на эту тему. Вам наверняка трудно живется… Советую лучше не думать совсем. Можно сойти с ума или застрелиться. Среди чекистов, кстати, много самоубийств… – Антипин посмотрел на Белова с неожиданной хмурой грустью во взгляде.

Сан Саныч устал, возможно в его голове и была каша, но то, что творилось в мозгах младшего лейтенанта, точно лучше было не трогать. Странно, что он до сих пор не застрелился. Он потушил папиросу:

– Это вы отправили Николь из Ермаково?

– Что? – Антипин очнулся от своих мыслей. – Не помню. Нет.

– Вы сами при мне приказывали…

– Нет. Я с бабами не воевал, я уважал себя. Мне надо было вас сломать.

– Меня?!

– Ну что вы, ей-богу, встаньте на мое место!

– Никогда!

Антипин скривился на пафос Сан Саныча, он трезвел на глазах:

– Никто ничего не знает. Год назад я был капитаном госбезопасности, старшим следователем по особо важным делам, а сейчас сижу здесь, обычным опером в лагере. Жена отказалась… не поехала со мной.

Он запнулся, помолчал, раздумывая, и продолжил с внутренней тревогой:

– Я боюсь мести зэков, боюсь ареста по прежним делам, просто боюсь заходить в зону. Иногда мне совершенно ясно, что моя жизнь круто пошла вниз. Возможно, даже и проиграна. Я стал пить… я не люблю этого, но пью… – он еще помолчал. – Вас увидел, обрадовался. В этой Дудинке нет никого, большая деревня, наводненная зэками, а вы знали мои лучшие времена! Вы видели меня, когда моя жизнь была настоящей! Большие дела! Широкая дорога! Я был избран вершить великое дело! И я его вершил!

– Почему меня не освобождают? – Белову окончательно надоел этот разговор.

Антипин очнулся от своей блестящей жизни. Посмотрел на Белова, на стол с тушенкой и выпитой бутылкой.

– Просто бумажки. Много освобождают, поэтому долго. Освободят.

– А Николь?

– Про ссыльных не знаю, я не в Центральном комитете работаю…

Видно было, что лейтенант тоже устал. Выговорился.

Когда он ушел, Сан Саныч посидел, вспоминая совсем недавнее время. Оно действительно было счастливым. Они с Антипиным были одинаковые. Оба свято верили, оба хотели работать на благо Родины. А потом сошлись в кабинете Антипина.

Сан Саныч достал бумагу. Он почти каждый день писал Николь, вроде и нечего было, но какие-то слова находились. Иногда рисовал картинки для детей. Николь писала, что им очень нравится. В этот раз он долго не начинал, все думал о ней, о ее болезни, она не все рассказывала… почти месяц пролежала в больнице… Сан Саныч сидел, хмуро уставившись в чистый листок. За эти страшные полтора года он научился ценить самое простое в человеческих отношениях. Но до этого простого ему еще надо было добраться.