Виктор Ремизов - Вечная мерзлота

С ним поздоровались. Нарушая нервное течение мысли, Белов кивнул на ходу и начал спускаться к пристани.

– Сан Саныч! – окликнули его настойчиво.

Это был Клигман.

– Здравствуйте, Яков Семеныч!

– Я вас разыскиваю. Вы не сможете пару дней здесь постоять? Под каким-то предлогом… ремонт, я не знаю…

– Нет. А зачем? – не понимал Белов.

– У меня материальных ценностей на десятки миллионов, а наряды на их сдачу не пришли! Не имеем права грузить. Я вас прошу, подождите день-два, должны получить телеграмму из Москвы…

– Не знаю, Яков Семенович, – Белов думал сразу о многом, на борту людей было битком.

– Совет министров установил сроки окончания ликвидации – первое сентября, а тут конь не валялся! – угрюмо возмущался Клигман. – Что я за месяц успею? Вы на берег? Пойдемте! Друг на друга ответственность перекладывают, а кому передать, каким транспортом – ничего не могут решить. Целыми днями заседаем!

Клигман, прервав возмущение, внимательно наблюдал, как буксир маневрирует с баржей в ермаковской протоке. Баржа жалобно мычала открытыми трюмами. Он повернулся к Белову:

– Вон, пожалуйста! Правительство страны распорядилось все поголовье скота передать Норильскому комбинату, это сотни и сотни голов по разным лагпунктам! Его надо собрать, привезти в Ермаково, потом в Норильск – кто и как это будет делать? Норильск отказывается от такого «подарка», и я их понимаю! Половина скота заражено бруцеллезом, ветеринарный надзор запрещает везти в живом виде. Только вареным! Это мясо золотое будет! Я предложил отдать больных животных на звероферму, она здесь рядом… Вот эта баржа проплыла сегодня мимо зверофермы и не остановилась! Теперь этих коров надо выводить на берег, кормить, лечить… А-а-а, – Яков Семенович в досаде снял фуражку, вытер платком лысину и надел снова. – Так что, не можете подождать?

– Совсем не могу, утром должен уйти.

– Понятно… – майор опять нервно глянул вниз. – Скот свозят в Ермаково, а сено все уже увезли в Норильск… – он открыл записную книжку, вычеркнул что-то, задумался, перевернул страничку. – Хотите надо мной посмеяться – вот! Почти тонна парфюмерии, 11 тонн пудры и детской присыпки, 13 тысяч бюстгальтеров, 5 тысяч пар чулок, – он скользил глазами по длинному списку. – Медицинская вата – 5 тонн, между прочим, дефицит в стране… списки и списки! И все уничтожат! Продовольствие вообще никто не хочет покупать… Не то что до первого сентября не успеем, весь следующий год будут ликвидировать великую Стройку. Будут охранять, гноить и в конце концов списывать как негодное. – Он опять встал как вкопанный. – Почему это нельзя было сделать умно?!

Сан Саныч тоже остановился.

– А вы не можете уволиться, Яков Семенович?

– Я бы и уволился, Сан Саныч, так ведь свинство! Там паровозов полста штук, вагонов сотни, трактора и машины! Сейчас я хочу погрузить на ваш теплоход ценные инструменты, я с таким трудом их добивался! Они уже упакованы и стоят на берегу, а у меня нет всего-навсего одной бумажки из Москвы! Если погружу без нее, меня посадят! Как вывозить остальное из тайги, я вообще не знаю – правительство закрыло трассу и запретило ею пользоваться!

– Почему не позвоните в Москву?

Клигман посмотрел оторопело:

– Так все утро сегодня ругался с ними. Им там наплевать, что здесь на сотни миллионов сгниет. Спишут и все! Ну посадят кого-нибудь… из нас… Не хотите пообедать? Или что? Уже ужин?

– Спасибо, Яков Семеныч, мне на судно…

– Доносами замучили, Сан Саныч… – пожаловался вдруг Клигман и нервно потер переносицу. – Пишут и пишут! Давайте до утра этот вопрос оставим, попробую чем-то вас загрузить. Вы знаете, что Мишарин повесился? Николай! Вы же его знали!

– Когда? – помрачнел Белов.

– Три дня назад. Был под следствием, но освободили и даже не разжаловали. А он вот что… вроде сифилис у него был в последней стадии.

– Сам повесился?

– Сам, записку оставил… «Прошу никого не винить…», напился и… Дома мать одна, как о ней не подумать?! Ну, пойду, будьте здоровы, если не увидимся!

Пожали руки, Сан Саныч отправился на судно, а Клигман стал подниматься в сторону Управления.

Ермаково ликвидировалось. На здании школы работали зэки. Не особо церемонились, ломы, фомки [160] Фомка ( жарг .) – небольшой лом-гвоздодер, инструмент взломщика – легко прятался в одежде. и топоры шли в дело, дерево скрипело и кричало на весь поселок выдираемыми гвоздями и скобами. Первым разобрали на штабеля строевого дерева спортзал, и на его месте зияла некрасивая, заваленная строительным мусором дыра. С самого здания школы уже сняли крышу и теперь разбирали стены, то там, то здесь с веселым матом и прибаутками летел со стен тяжелый брус.

Школу вывозили в совхоз «Игарский» под солдатскую казарму.

Разбирали и большие четырехквартирные дома. Бревна, рамы, печные кирпичи свозили и складывали на берегу, чтобы грузить на баржи. Здесь снова, как и четыре года назад, возникли горы стройматериалов.

Вывоз большей части материальных ценностей признавался нерентабельным или невозможным. На огороженных территориях многочисленных ермаковских складов, так тщательно недавно охраняемых, жгли новые накомарники, нижнее и постельное белье второго и третьего сроков носки, поношенные и новые полушубки, валенки, кирзовые сапоги, инвентарь… жгли, рвали, рубили голенища и рукава. Возле швейных мастерских разбивали швейные машинки, жгли горы ниток на катушках, ткани. Начальство едва успевало подписывать акты о списании и уничтожении.

Специальные бригады целыми днями истребляли «подотчетные материальные ценности». Одна из таких бригад работала на большой площадке, куда им подвозили вещи с разных складов. В трех концах горели огромные костры, к одному из них подъехал грузовик, высокой горой груженный новыми подушками.

– Они не горят! Куда приперли?! – заартачился седой морщинистый заключенный, с погасшей цигаркой во рту.

– Горят, горят! – шофер развязал веревки, подушки посыпались, заваливая грузовик. – Мы пробовали!

– Лучше бы людям отдали, чего их жечь! – такими словами «поджигатели» встречали каждую новую партию, перед этим они полдня расправлялись с несметными тысячами бюстгальтеров и трусов.

– Не положено людям отдавать! – гоготал водитель, сбрасывая подушки, он второй месяц занимался этим веселым делом. – У каждого в доме так уже натаскано! Одна баба себе пятьсот трусов набрала. Целый день, говорит, считала!

Все заржали.

– Много там этих подушек? – седой пытался их поджечь, но они только дымили удушливо.

– Жги, не бзди! Целый склад этого добра, и еще матрасы! Вот те плохо горят, врать не буду…

Дым у седого притих, и он уже решил сходить за керосином, но тут вспыхнуло так сильно, что все попятились. Куриные перья, сгорая, поднимались в сизом облаке алыми звездочками.