Эдвард Бульвер-Литтон - Гарольд, последний король Англосаксонский

– Все это так, король мой, – заметил Альгар, – но нельзя не подумать о вещественных благах ради своих наследников и возможности следовать примеру моего достойного отца! Одним словом, Гарольд, – продолжал Альгар, обращаясь уже к графу, – вот в чем суть всего дела. Когда наш король согласился принять управление Англией, ему в этом содействовали твой отец и мой; будучи издавна врагами, они забыли распри для блага страны. С той поры твой отец прибавлял постепенно одно графство к другому, словно звено к звену; теперь почти вся Англия находится в руках его сыновей; мой же отец остался без земель и без денег. Когда ты отсутствовал, король поручил мне управлять вашим графством, и по всеобщим отзывам я правил добросовестно. Твой отец возвратился, и хотя я мог бы (глаза его блеснули, и он непроизвольно взялся за меч) удержать графство силой оружия, но я отдал его без возражений, по воле короля. Я пришел теперь к моему государю и просил его указать мне земли, которые он может выделить в своей Англии мне, бывшему графу Эссекскому, сыну Леофрика, который проложил ему свободный путь к престолу... Король в ответ на это прочел мне наставление о суетности всех материальных благ, но ты не презираешь так, как он, этих благ... Что же скажешь ты, граф, на желание Альгара?

– Что подобная просьба совершенно законна, – ответил граф спокойно, – но заявлена только довольно непочтительно.

– Тебе ли, подкреплявшему требования оружием, говорить о почтительности! – воскликнул граф Альгар. – Тебе ли учить тех, чьи отцы были графами, когда твои еще пахали мирно землю?... Кем был бы твой дед Вульфнот без измены Эдрика Стреона?

Кровь бросилась в лицо надменному Гарольду при этом оскорблении в присутствии короля, который, несмотря на собственную слабость, любил, чтобы его таны мерились бы силами друг против друга. Гарольд, несмотря на дерзость Альгара, ответил хладнокровно:

– Сын Леофрика, мы живем в стране, где происхождение хоть и уважается, но не дает без наличия более веских прав, преимуществ ни в советах, ни на поле сражений. К чести нашей страны, люди в ней ценятся по достоинству, а не по тому, кем были когда-то наши предки. Так водится давно в нашей Англии, где предки мои по отцу могли быть и сеорлами, но так же заведено у воинственных датчан, в той стране, где предки мои по матери сидели на престоле.

– Да, тебе не мешает искать опоры в происхождении матери, – проговорил Альгар, кусая злобно губы, – нам, саксонцам, нет дела до ваших северных королей, этих морских разбойников; ты владеешь богатыми землями, дай и мне получить то, что я заслужил.

– Один только король, а не его слуга, властен давать награды, – произнес Гарольд, отодвинувшись в сторону.

Взглянув на Эдуарда, Альгар тотчас заметил, что король погрузился в один из тех припадков сонливой задумчивости, в которых он находил, казалось, вдохновение в непредвиденных случаях. Альгар подошел к Гарольду и шепнул ему на ухо:

– Нам не для чего ссориться, я раскаиваюсь в своей вспыльчивости... Извини меня! Отец твой человек чрезвычайно умный, он ищет нашей дружбы. Послушай, дочь моя считается красавицей; сочетайся с ней браком и убеди короля дать мне под предлогом свадебного подарка графство, упраздненное изгнанием твоего брата Свейна и поделенное между мелкими танами, с которыми нетрудно будет справиться... Ну, что же? Ты колеблешься?

– О, нет, я не колеблюсь, – ответил Гарольд, задетый за живое. – Хоть бы ты дал всю Мерсию в приданое Альдите, я не женился бы на дочери Альгара, не сделался бы зятем человека, который презирает мой род, унижаясь, между тем, перед моим могуществом.

Лицо графа Альгара исказилось от злости. Не промолвив ни слова, он подошел к королю Эдуарду, который посмотрел на него тупым, сонным взглядом:

– Я высказал тебе свое желание по праву человека, уверенного в справедливости своих требований, и веря в благодарность своего властителя! Три дня я буду ждать твоего решения, на четвертый же Да хранят боги твой королевский престол. Да соберут к тебе лучших твоих защитников, тех благородных танов, предки которых бились под знаменами Альфреда и Этельстана. Все шло хорошо в благословенной Англии, пока ноги датских королей не прикоснулись к почве ее и тощие грибы не выросли вместо великанов-дубов.

Когда Альгар вышел, король лениво встал и сказал на французском языке, на котором привык говорить с приближенными:

– В каких пустых делах король вынужден проводить свою жизнь в то время, когда важные и почти безотлагательные дела требуют неотступно моего вмешательства! Там в прихожей ждет купец Эдмер, который принес мне сокровища, а этот забияка пристает и своим шакальим голосом и рысьими глазами требует награды!... Нехорошо, нехорошо... очень нехорошо!

– Король, – возразил Гарольд, – мне, конечно, не следует давать тебе советы, но это изображение Водана ценится слишком дорого, а берега наши слабо защищены, и вдобавок в то время, когда датчане заявляют права на твое королевство... потребуется три тысячи марок серебра с лишним на исправление одной лондонской и саутварской стены.

– Три тысячи! – воскликнул король. – Помилуй, Гарольд, ведь ты сошел с ума! В казне моей найдется едва шесть тысяч, а кроме изображения, принесенного Эдмером, обещали еще зуб великой святой!

Гарольд только вздохнул:

– Не тревожься, король, – произнес он печально, – я позабочусь сам об обороне Лондона. Благодаря тебе доходы мои велики, а потребности ограничены. Теперь же я пришел испросить позволения уехать в мое графство. Во время моего изгнания возникло много больших злоупотреблений, и я обязан положить им конец.

Король почти с испугом посмотрел на Гарольда; он был в эту минуту очень похож на ребенка, которого грозят оставить одного в темной комнате.

– Нет, нет, я не могу отпустить тебя, брат! – ответил он поспешно. – Ты один усмиряешь этих строптивых танов и даешь мне свободно приносить жертвы Богу; к тому же отец твой... я не хочу остаться один с твоим отцом!... Я не люблю его!

– Отец мой уезжает по делам в свое графство, – заявил Гарольд с грустью, – и из нашего дома при тебе остается только Эдит!

Король побледнел при последних словах, которые звучали упреком и утешением одновременно.

– Королева, – сказал он после недолгой паузы, – и кротка, и добра; от нее не услышишь слова противоречия; она избрала себе как образец целомудренную Бренду, тогда как я, недостойный, несмотря на молодость, стараюсь идти по стопам Ингвара. Но, – продолжал король с неожиданным сильным чувством, – можешь ли ты, Гарольд, известный воин, представить себе муку видеть перед собой смертельного врага, того, из-за которого жизнь, полная борьбы и страданий, превратилась в воспоминание, наполненное горечью и желчью?