Ильяс Есенберлин - Заговоренный меч

Нет, ничего греховного, такого, что могло бы давать людям пищу для кривотолков, не было между ними. Все происходило, как часто бывает в степи. Они с детства знали друг друга, но никогда не думали о любви. Потом Аккозы вдруг вознеслась высоко, к подножию ханского трона, и Орак воспринял это спокойно, как неминуемое. Даже и мысли не появилось у него, что все могло бы быть иначе. А потом умер Шах-Будах, высокий супруг Аккозы, и когда несколько дней назад она приехала в ханские табуны выбирать себе скакуна для поминок, то встретила там батыра Орака. И батыр Орак просто, как все делается в степи, сказал ей о своем желании просить ее в жены. Несмотря на бедность, он из хорошего, достойного рода и имеет право на это…

— Мне не хочется быть грешной перед богом и запятнать свою честь перед людьми, — ответила она. — Пусть пройдет поминальный пир по моему мужу, и я попрошу у его родителей разрешения на жизнь с тобой. Если согласятся они, то мы соединим свои судьбы по закону…

— А если они откажут? — встревоженно спросил Орак-батыр. — Как ни говори, а хан Абулхаир — владыка над половиной мира, и хоть я вольный батыр, но только слуга ему. Согласится ли он отдать тебя простому да еще небогатому батыру?

— Какие могут быть у него причины для отказа? — Аккозы нахмурила свои красивые, вразлет брови. — Если откажет… Что же, все равно обручусь с тобой. Никому не дано второе рождение. Клянусь, выйду только за тебя, мой батыр!..

Орак-батыр ощутил такую великую радость, что, казалось, запели все мышцы его могучего тела. Легкость птицы, устремившейся в бездонную глубину неба, почувствовал он.

— Каждую минуту своей жизни готов отдать я тебе, моя Аккозы! — сказал он негромко. — И на поминках по твоему бывшему мужу буду я, чтобы не сказали люди, что не уважил я его память. Попытаю заодно счастье свое в байге на выращенном мною коне Акбакае!..

И вот теперь Орак-батыр не приехал на поминки. Это означало, что с ним произошло что-то плохое, потому что мало кто мог бы остановить в пути могучего батыра. Поэтому, уйдя с состязания акынов, одинокая Аккозы стояла сейчас на холме и напряженно вглядывалась в даль. Никто не обратил на это внимания, считая, что тоскует она по усопшему мужу…

Вовсе не потому, что невольно обличил чингизидов неосторожный Казтуган-жырау, остановил жырау хан Абулхаир. Давным-давно забыли далекую монгольскую родину многочисленные потомки «Потрясателя вселенной».

Хан Абулхаир был неглупым человеком и сразу почувствовал то общее настроение, которое умело направляли старый Асан-Кайгы с Котаном-жырау и которое отразил сейчас кипчакский певец Казтуган-жырау. Ведь больше всего в своей политике опирался хан на кипчаков, и вдруг их представитель тоже призывает к объединению, но не для завоеваний под мощной рукой хана Абулхаира, а для защиты родины. Это, по существу, и есть путь к самостоятельности казахов, чему так противился хан Абулхаир…

Да, они уже начали сближаться друг с другом! И не только джучиды играют в эту игру. По всему видно, что Джаныбек с Кереем нашли общий язык с правителями Моголистана из Джагатаева рода. Это означает, что тылы их всегда будут обеспечены. Не случайно все большее количество аулов откочевывает в пределы Моголистана, к родственникам. Вот почему такое торжество светится в глубине спокойных глаз Джаныбека и Керея…

Только в эту минуту, после состязания двух жырау — аргына и кипчака, увидел хан Абулхаир всю глубину разверзшейся перед ним пропасти и понял, что промедление подобно смерти.

Каждый день жизни, подаренный противникам, приближает его самого к гибели. Да, они уже и здесь снюхались со всеми его врагами — явными и тайными. Он хорошо знает всех их и терпит, потому что сильному правителю нельзя без врагов. Присутствие их лишь подчеркивает его могущество и пренебрежение к ним. Но когда они сплачиваются вместе, да еще льнут к соседям, необходимо действовать решительно и беспощадно!

Вон они стоят, держась поближе друг к другу, — разноплеменные степные батыры. Много их, как из гранита вылиты они, и не напрасно, словно невзначай, поглядывает в их сторону султан Джаныбек… Нужно опередить их!

Хан Абулхаир с вплотную вставшими телохранителями направился было в юрту своей четвертой жены Рабиа-султан-бегим. Но тут к нему обратился старец Асан-Кайгы. Продолжая сидеть на почетной подушке главного судьи состязания, он в наступившей тишине проговорил в сторону хана:

Гусь, озерный баловень,

Не оценит прелестей пустыни,

А дрофа, влюбленная в пустыню,

Пусти ее на озеро,

Умрет от тоски!..

Это было мудро высказанное недовольство пренебрежением хана к любимому людьми состязанию. Хан Абулхаир вынужден был задержаться, но, так как не прямо к нему обращался вещий певец, он тоже не стал отвечать прямо, а только озабоченно посмотрел на солнце.

— Все мы очень истосковались по хорошему рассказу о своих предках, мой повелитель-хан, — сказал ему тогда Асан-Кайгы. — Редко стали собираться мы на такие состязания. Если для тебя обязательна сегодняшняя полуденная молитва, то позволь нам остаться и насладиться высоким искусством…

Хан Абулхаир был в затруднении. С одной стороны, необходимо было спешить, и в юрте жены его ждал уже главный везир Бахты-ходжа, с которым он советовался по всем вопросам. С другой стороны, этот белобородый старец пользовался в степи такой любовью, что высказанное к нему неуважение может кончиться плачевно для любого правителя. Ведь это он уложил когда-то на обе лопатки самого жестокого из всех золотоордынских ханов Бердибека одной лишь строфой, вошедшей в легенду:

Я узнал тебя по грозному челу,

Бердибек-хан!..

Куда спешишь со своим караваном?

На Едиле хочешь разбить свои юрты?..

В слезах человеческих плаваешь,

Но нигде не спасешься…

Тебя, отцеубийцу,

Какая же земля посмеет укрыть?!

Молча стоял хан Абулхаир перед старцем, размышляя, как ему поступить. Что-то зловещее прочитал Асан-Кайгы в глазах Абулхаира. Он вдруг приподнялся с подушки, впившись взглядом в ханское лицо, и тот впервые в жизни отвел глаза в сторону. Люди вокруг замерли.

— Так вот почему ты остановил песню жырау… — тихо сказал провидец Асан-Кайгы. — Кровавый намаз задумал ты совершить, мой повелитель-хан!..

И вдруг словно прорвала плотину разума лавина гневных слов, уже не мог сдержать ее великий Асан-Кайгы. Все, что копилось в душах людей все эти годы, бросил он в лицо надменному хану:

Даже хан, отрекшийся от справедливости,

Не будет удостоен могилы!

Ребра мои готовы разойтись,

И близка моя смерть…