Иван Фирсов - Спиридов был — Нептун

Видимо, верна старая истина: со стороны виднее, — но морякам в Архипелаге, на рейде Аузы, виднелись только бескрайние горизонты Средиземноморья...

Скромно и кратко повествует шканечный журнал Архипелагской эскадры о последних днях, проведенных ее флагманом в порту Ауза.

«В 8 число февраля пришел из Ливорны в порт Аузу фрегат „Минерва“, на котором привезено известие, что адмирал Спиридов отставлен с полным адмиральским жалованьем...»

«В 25 число февраля адмирал Спиридов отдал команду вице-адмиралу Елманову, флаг свой спустил ночью».

На следующий день на том же фрегате Григорий Андреевич отбыл в последний морской вояж к порту Ливорно, откуда направился уже сухим путем, через всю Европу, в Петербург.

Как-то так получилось, что завершение многолетнего водно-земного путешествия Спиридова вокруг Европы совпало с двумя знаковыми событиями внутри и вне державы.

В эти дни неподалеку от турецкой крепости Силисстрии, в деревне Кючук-Кайнарджа, в палатке генерала Румянцева, турки подписали мирный договор с Россией. Они проиграли ей начисто и на суше и на море, причем имея превосходство в силах в обоих случаях.

Всего за две недели де этого, неподалеку от Керчи, имея двойное превосходство в кораблях, турецкий капудан-паша атаковал отряд вице-адмирала Сенявина, стремясь прорваться в Азовское море, и с позором ретировался.

Россия наконец-то «отворила ворота» в свое, когда-то родное Черное море. А в море Средиземном начала готовиться к переходу в Кронштадт Архипелагская эскадра. Слезно молили греки, майониты, албанцы двадцати островов не покидать их, не оставлять опять на произвол османов. Не раз Спиридов, принимавший их в российское подданство, обещал не оставлять без защиты местных жителей, надеясь, что в Петербурге услышат его голос. Но Екатерине было не до этого, она спешила заключить мир с турками и развязать себе руки.

Только что из Казани пришли плохие вести. Город осажден армией самозванца Пугачева, бунтовщики уже ворвались на улицы и штурмуют Кремль. Год назад императрица скептически отнеслась к бунтарю, бывшему казацкому хорунжему Емельке Пугачеву, бежавшему из армии Румянцева.

Прочитав его манифесты от имени Петра III, Екатерина занервничала, опять встала из небытия тень покойного супруга. Потом оказалось, что у мужицкого царя армия в 100 тысяч и добрая сотня пушек.

Из Парижа пришли вести, что там с надеждой смотрят на «маркиза Пугачева», надеясь с его помощью свергнуть в России «ученицу Вольтера, узурпировавшую престол».

Французы не только обстреливали Екатерину злыми выпадами на страницах газет, но посылали «Маркизу» деньги и своих агентов.

В секретной инструкции своему посланнику в Петербурге король Людовик XV откровенничал: «Вы конечно, знаете, и я повторяю это предельно ясно что единственная цель моей политики в отношении России состоит в том, чтобы удалить ее как можно дальше от европейских дел... Все, что может погрузить ее в хаос и прежнюю тьму, мне выгодно...»

В дни, когда Спиридов представлялся о прибытии Адмиралтейств-коллегии, в далеком Париже «Газет да Франс» оповещала своих читателей: «Полковник Анжели, француз на русской службе, был в оковах отправлен в Сибирь. Обнаружили, что он имел связи с мятежниками и тайно подстрекал многие русские полки к восстанию. Утверждают даже, что если бы его не обезвредили, то вся армия перешла бы под знамена мятежников».

Потому-то Екатерина спешно, теряя выгоду, помирилась с султаном и срочно послала усмирять повстанцев 20 пехотных и кавалерийских полков на Урал и в Заволжье. Одним из первых Румянцев отправил для поимки главаря мятежников генерала Александра Суворова. Он настиг Пугачева в тот день, когда его выдали властям именитые друзья-товарищи...

Единственным утешением Суворову было его присутствие при первом допросе мнимого «Петра III»...

В январе 1775 года на плахе отсекли голову Пугачеву, а летом первопрестольная пышно праздновала победу над Османской империей...

Богат был на чрезвычайные происшествия этот год, коснулся он «бортом» и кораблей под Андреевским флагом.

Не терпела императрица ни явных, ни сомнительных соперников. Итальянский посол как-то намекнул Панину о появлении в Адриатике княжны Таракановой, претендующей на русский престол. Слыхала о ней раньше Екатерина, но руки не доходили. А тут оказались там неподалеку к месту русская эскадра и прожженный авантюрист граф Орлов. Первым покидал с кораблями Средиземноморье контр-адмирал Самуил Грейг, опять же услужливый человек.

Опытный интриган Алексей Орлов, не без помощи нанятого за деньги ловкого пройдохи де Рибаса, завлек в любовные тенеты Тараканову, заманил ее на флагманский корабль. Там ее заперли в трюм, и Грейг доставил таинственную пленницу в Кронштадт.

В каземате Петропавловской крепости принялся допрашивать княжну царский дознаватель князь Голицын. Но Тараканова не промолвила ни слова, даже на исповеди перед кончиной, через полгода, не раскрыла свою тайну. А незадолго до этого разрешилась от бремени от графа Орлова...

В те дни, когда Голицын начал допрашивать Тараканову, в Грановитой палате Кремля императрица жаловала отличившихся в минувшей войне.

Главный герой Румянцев получил немало почестей, царскую грамоту и именование Задунайского, булаву с бриллиантами, шпагу с золотым эфесом, лавровый венец, алмазные знаки ордена Андрея Первозванного, золотую медаль, 5 тысяч душ, 100 тысяч деньгами и прочее.

Другим награды были поскромнее. Алексей Орлов удостоился ордена Андрея Первозванного, золотой шпаги, денег, а главное, стал именоваться Чесменским.

Вслед за Григорием Потемкиным вызвали Александра Суворова. Ему вручила императрица золотую шпагу с бриллиантами.

В длинном реестре награжденных значились десятки фамилий. Напрасно вслушивался в читаемую роспись и стоявший вдалеке Алексей Обресков, бывший посол и узник Семибашенного замка. Кроме него, не было в этом списке и Григория Спиридова, главного, по сути, героя Чесмы. Но он не печалился, так как еще находился на берегах Невы. Отчитывался за четыре кампании, на которые в общей сложности казна потратила четыре с половиной миллиона рублей прямых расходов.

Отчитываясь, Григорий Андреевич помаленьку готовился к отъезду из столицы. После долгих советов с супругой и детьми было решено переехать в Москву.

Ближе к белокаменной находилась родовая деревенька, неподалеку, во Владимирской губернии, пожалованное сельцо Нагорье, и в тех же местах обитали родители жены.

Первостатейным же резоном для себя седовласый адмирал считал то, что нельзя ему оставаться на закате жизни здесь, на берегу, и ежечасно, с тоской всматриваясь в морские дали, прощался с белоснежными парусами, уже ставшими недосягаемыми.