Иван Фирсов - Спиридов был — Нептун

С борта «Святой Екатерины» один за другим ловко сбежали по трапу по форме одетые шесть моряков во главе с сержантом.

«Видимо, у этого гардемарина команда настропалена». — Румянцев понемногу приходил в хорошее настроение.

Спустя три часа «Святая Екатерина» вышла в море.

Слева, со стороны гор, едва заметно потянуло ветерком. Начал давать о себе знать ночной бриз.

Взяв курс на Баку, Спиридов теперь больше тревожился за ветер, как бы он не стих. Паруса с подобранными втугую шкотами слегка наполнились бризом.

— Не горюй, — успокаивал его Минин, — сейчас три узла имеем, в полночь еще узелок прибавим, завтра в Баку будем.

Румянцев вначале, кутаясь в бурку, расположился на юте, но потом ушел в каюту.

Специально назначенный матрос только и занимался тем, что раздувал угли в самоваре. Денщик предупредил, что генерал каждую минуту требует чай, его постоянно лихорадило.

Оказалось, Спиридов тревожился зря. К полуночи ветерок посвежел, море зарябило, и гекбот прибавил ходу. В полдень следующего дня «Святая Екатерина» ошвартовалась у пристани в самой удобной части бухты, на Баилове.

Румянцев покидал борт судна с довольной физиономией и не удержался, спросил Спиридова:

— Годков-то тебе сколько?

— Шестнадцатый пошел, ваше высокопревосходительство.

— Отпишешь Мишукову, что я тобой доволен.

Рядом у причала стояла шнява Прончищева и несколько небольших шхерботов. Когда укатила пролетка Румянцева, Спиридов подошел к Прончищеву, стоящему у трапа, и довольным голосом доложил:

— Мне велено у вас зимовать, господин унтер-лейтенант.

Прончищев улыбнулся, пожал руку Григория и проговорил:

— Давай впредь, наедине без начальства, величай меня Конон Васильевичем, а тебя как по батюшке?

— Андреич.

— Так вот, Григорья Андреич, гекбот, не откладывая, разоружай, паруса просуши и укладывай в кису. — Прончищев показал на постройки на берегу: — Рангоут, такелаж и парусину отволокешь в магазины, матросы в казарму на зиму переберутся, на гекботе вахта по суткам. Уразумел?

— Точно так, Конон Васильич...

Береговые будни моряков во время зимней стоянки схожи между собой, будь то в Ревеле, Архангельске или Астрахани. Рутинную жизнь иногда разнообразит почта.

Накануне Рождества в Баку пришла московская почта. Развернув «Московские ведомости», Прончищев приглушенно начал читать:

— Одна тысяча семьсот двадцать восьмого году, ноября десятого дня, — товарищи в конторе притихли, слушая унтер-лейтенанта, — преставился раб Божий, генерал-адмирал, Государственного верховного тайного совета министр, Действительный тайный советник, президент Государственной Адмиралтейств-коллегии, генерал-губернатор княжества Эстландского, кавалер обоих российских орденов граф Федор Матвеевич Апраксин.

Окончив читать, Конон почесал затылок:

— Последняя надежа флотская Богу душу отдала. Кто ныне за нас постоит?

В Новый, 1729 год Россия вступила в непонятном, рыхлом состоянии. Что флот, сама держава плыла в туманной мгле, без определенного курса, по сомнительным форватерам, удерживаясь на плаву каким-то чудом.

Вроде бы в столицу, как и прежде, стекались ручейки налогов и податей. У финансового корыта, отталкивая друг друга, толпилась чиновная братия всех мастей, норовя зачерпнуть свою долю, прежде чем денежный поток направится дальше, к монаршему трону.

А там уже давно пересохло горло. Скоро год, как переехала власть в белокаменную, а возвращаться на берега Невы никто и не подумывал.

После коронации Петр II продолжал еще с большим остервенением разгульную жизнь. Несколько охладели его отношения с любострастной Елизаветой. Царевна сама оказалась виноватой, предпочла юнцу-императору какого-то гренадера. Увлеклась им настолько, что, когда гвардеец занемог, отправилась, якобы пешком, в Троице-Сергиев монастырь молить Бога о его исцелении....

Царский гнев оказался бессильным пресечь сердечную страсть Елизаветы, и понемногу Петр II начал охладевать к своей тетушке. Но рядом с ним был все тот же разгульный Иван Долгорукий, красавиц в Москве было немало, а главное внимание царя Долгорукие начали отвлекать на загородную охоту. Отец Ивана, Алексей Григорьевич, по натуре невежда, но преуспевал в охотничьих забавах. Исподволь он начал расставлять сети хитроумного плана, дабы женить Петра II на своей дочери Екатерине...

Глядя на отрешенную от дел верховную власть, распоясывались вельможи, пытаясь наживиться любым способом, не гнушаясь самых мерзких способов.

Со стороны всегда видней. До сих пор взгляд стороннего наблюдателя в определенной степени бесстрастен, особенно когда он обязан подавать факты, а не выдумки.

Английский дипломат сообщал в Лондон: «Царь думает исключительно о развлечениях и охоте, а сановники о том, как бы сгубить один другого».

Более определенно высказывался саксонский резидент Лефорт: «Все идет дурно, царь не занимается делами; да и не думает заниматься, денег никому не платят, и бог знает, до чего дойдут здешние финансы».

Образную панораму нарисовал этот же саксонец несколько месяцев спустя: «Когда я посмотрю, как управляется это государство теперь, мне все кажется сном в сравнении с царствованием деда. Человеческий ум не может понять, как может такая большая машина держаться без поддержки, без труда. Всякий старается спрятаться от удара, никто не хочет ничего брать на себя и молчит... Можно сравнить это государство с кораблем, терзаемым бурею, лоцман и экипаж которого пьяны или заснули. Огромная машина является игрушкой личной выгоды, без всякой мысли о будущем, и кажется, что экипаж ждет только сильной бури, чтобы воспользоваться остатками корабля».

Где уж тут было заботиться о флоте. «С удалением двора из Петербурга и при продолжающихся недостатках денежных средств флот быстро клонился к упадку и терял свое прежнее значение, — замечал историк Ф. Веселаго. — Сумма 1 400 000 руб., назначенная на его содержание, отпускалась с такими недоимками, что в 1729 году они превысили полтора миллиона рубл., и Адмиралтейств-коллегия, для выхода из стеснительного финансового положения, решилась ходатайствовать об уменьшении ассигнованной суммы на 200 тысяч, но с тем, чтобы она отпускалась вполне и своевременно. Ходатайство коллегии было уважено; она даже получила благодарность, но это нисколько не пособило делу, потому что уменьшенная сумма продолжала отпускаться с прежнею неисправностью».

Корабли стояли на приколе, а денег едва хватало на пропитание людей. Держава катилась к пропасти, а Долгорукие шли к своей цели.

Все чаще после охоты царь гостил в родовом имении Алексея Григорьевича в Горенках, неподалеку от Москвы. Обычно усталый гость бражничал с Долгорукими и нередко оставался на ночлег.