Иван Фирсов - Спиридов был — Нептун

Обручение прошло на славу, и Линар укатил в Саксонию улаживать свои дела перед свадьбой.

А Головин верно подметил нерасторопность шведов в Финском заливе. Они явно не торопились показать свой воинственный пыл на море. Да и на суше шведские генералы действовали вяло, чем не преминул воспользоваться главнокомандующий русскими войсками фельдмаршал Ласси.

Стремительным ударом русские войска разгромили шведов под Вильманстранд, овладели этой крепостью и пленили генерала Врангеля. Шведы отошли и начали собирать силы. К ним прибыл новый главнокомандующий фельдмаршал Левенгаупт. Он велел подбросить в расположение русских полков прокламацию о намерении шведов «избавить достохвальную русскую нацию, для ее же собственной безопасности, от тяжкого чужеземного притеснения и бесчеловечной тирании и представить ей свободное избрание законного и справедливого правительства».

Шведский король, вроде сочувствуя русским, откровенно намекал на поддержку Елизаветы.

Все «возмутительные» листки доставили в Петербург. Всполошились Антон-Ульрих и Остерман. Встревоженный больной канцлер велел на руках отнести себя к правительнице.

— Ваше величество, несомненно готовится против вас злой умысел, надобны срочные меры.

— Ах, бросьте, граф, ваши фантазии, — весело ответила взбалмошная и беспечная Анна, — лучше посмотрите, какой чудесный наряд придумали портные для моего сына!

Остерман знал, что правительница под влиянием Линара давно не расположена к нему, но не до такой степени.

Прошла неделя-другая, и Анна получила известие от британского посла Финча о замыслах Елизаветы свергнуть ее с престола. Спустя несколько дней, в ночной час, правительницу потревожило письмо обер-гофмаршала Левенвольде — ей серьезно угрожает заговор Шетарди и Лестока с целью воз вести на престол Елизавету. Заставило встрепенуться наконец-то благодушную Анну сообщение из Бреславля — верные люди предостерегали ее, также советовали немедля арестовать Лестока.

Вечером 23 ноября 1741 года, как часто бывало на куртаге [33], за карточным столом у правительницы собрались приближенные вельможи, генералы, иноземные послы. В разгар игры шел обычный светский разговор, но в паузе Анна, посмотрев на Елизавету, вдруг спросила:

— Что это, матушка, слышала я, будто ваше высочество имеет корреспонденцию с армией неприятеля и будто доктор ваш ездит к французскому посланнику и с ним разные фикции в той же силе делает?

Ни тени замешательства или растерянности не появилось на лице Елизаветы. Лишь легкий румянец выдал некоторое смущение, но ответ был скорым и твердым:

— Я с неприятелем отечества моего никаких альянсов и корреспонденции не имею, а когда мой доктор ездит до посланника французского, то я его спрошу, а как он мне донесет, то я вам объявлю.

— Ну, гляди, матушка, сделай спрос, а то, не ровен час, доктора вашего и заарестовать недолго.

Прерванная игра возобновилась, а когда Елизавета вернулась в свой Смольный дом подле Преображенских казарм, где ее поджидал Лесток, на лице ее не было обычной беспечной улыбки.

— Худы наши дела, — вздохнула, раздеваясь, Елизавета, — все домыслы наши известны правительнице.

Трусливый от природы, побледневший Лесток, выслушав Елизавету, пробормотал:

— Что-то предпринять надобно без промедления, каждый час дорог.

По пути домой Елизавета многое передумала. Опереться-то не на кого, да и советчиков и верных друзей раз-два и обчелся, все решала сама.

— Поезжай-ка к себе, выспись, да и мне надобно сил набраться. Поутру поезжай к Разумовскому, да Шуваловым с Воронцовым Михайлой. Повести, как стемнеет, я их в гости жду. Делай сие скрытно, платье-то перемени, не мне тебя учить, от посторонних глаз прячься.

Среди бела дня, не таясь, к Елизавете нагрянула семерка верных встревоженных преображенцев.

— Матушка наша, нынче поутру указ объявлен от фельдмаршала. Спешно сбираться всей гвардии в поход. Днями к Выборгу выступаем.

«И здесь упреждают меня, — поморщилась Елизавета, — единой моей опоры надумали меня лишить».

— Передайте своим дружкам, в одночасье им быть настороже. В ночь к вам наведаюсь. Да накажите сержантам с вечера высмотреть все про караулы в покоях регентши.

Видимо, проснулась в беззаботной и разбитной Елизавете отцовская жилка решимости и отваги в горячую пору.

Посоветовавшись поздно вечером с братьями Шуваловыми, Разумовским и камер-пажом Воронцовым, Елизавета начала действовать.

— Преображенцы мне поведали, у регентши нынче караулы по обычаю расставлены, без призора особого. Дабы не привлекать внимание, поедем, Михайла, на твоих санках к преображенцам.

Цесаревна подумала минуту-другую и продолжала, поглядывая на братьев Шуваловых и Разумовского:

— Вы за полночь около Зимнего будьте, думаю, все спроворим к тому часу. С собой Лестока прихвачу, он мастер рубликами одаривать преображенцев.

Елизавета перевела дух, молча подошла к образам, помолилась. Алексей Разумовский помог ей одеть кирасу и проводил до саней.

В Преображенском полку Елизавету уже ждали. «В ночь с 24 на 25 ноября, — вспоминал впоследствии опальный фельдмаршал Миних, — эта велика принцесса прискакала в казармы Преображенского полка и, собрав своих приверженцев, сказала им: „Ребята, вы знаете, чья я дочь, идите за мной!“

Все было условлено, и офицеры и солдаты, узнав, его от них требуют, отвечали: «Матушка, мы готовы, мы их всех убьем».

Принцесса великодушно возразила: «Если вы хотите поступить таким образом, то я не пойду с вами». Она повела этот отряд прямо в Зимний дворец, вошла в комнату великой княгини, которая была в постели, и сказала ей: «Сестрица, пора вставать».

Приставив караул к великой княгине, ее мужу принцу Брауншвейгскому и сыну их, принцу Ивану, она возвратилась в свой дворец, находившийся возле Летнего сада, и в ту же ночь приказала арестовать меня, моего сына, графа Остермана, вице-канцлера графа Головкина, обер-гофмаршала графа Левенвольде, президента Коммерц-коллегии барона Менгдена, действительного статского советника Темирязева и некоторых других; все мы были отправлены в крепость.

В ту же ночь принцесса Елизавета была признана императрицей и самодержавной российской государыней всеми сановниками, прибывшими в ее дворец, перед которым по ту сторону канала собралась многочисленная толпа народа; гвардейцы же заняли улицу и кричали «ура!».

Наутро Елизавета в открытой коляске отправилась в Зимний дворец, где была провозглашена императрицей и где все принесли ей присягу. Все совершилось тихо и спокойно и не было пролито ни одной капли крови; только профессор академии Гросс, служивший в канцелярии графа Остермана, застрелился из пистолета, когда его арестовали».