Мария Шлёмина - Утраченное наследие

Софья Ильинична вздохнула и посмотрела на Григория внимательно.

– Пойдемте лучше, Гриша, дом смотреть! Он больше меня помнит… На первом этаже есть портреты всей семьи. Я почти не хожу туда…

И она направилась из комнаты в коридор, взяв с собой ту же свечу, с которой встретила Гришу прошлым вечером. Он поспешил за ней.

Григорий был в гостях у Софьи Ильиничны уже в третий раз, но все время их что-то отвлекало. А ему так давно хотелось увидеть весь этот дом изнутри. Детское нетерпение заиграло теперь внутри него.

– Софья Ильинична, простите!.. Отчего умер ваш отец? Ведь он умер довольно рано, раз дед Алексей пережил его? – осторожно спросил Гриша, пока они шли по длинному коридору второго этажа.

– Да, дед с бабушкой пережили сына на три года, – вздохнула хозяйка, – сердце, Гриша, сердце… Отец мало пел после войны. Он ведь был на фронте. Тонкая натура, творческая… Когда вернулся из госпиталя, в который попал по контузии, очень изменился. Что-то уже тогда не так стало в его характере. А после войны… один-два спектакля, не более, в месяц. Он стал быстро уставать. Никто не подозревал, что это связано с болезнью, поэтому его смерть стала неожиданностью… Провожали его в последний путь прямо из родного театра. Мама не могла прийти в себя полгода. Но все же не оставила нас с Полиной одних. Однако из театра, где работала вместе с отцом, ушла.

– Она тоже пела? – спросил Гриша.

– Нет. Мама наша отличалась особой скромностью. Была обычным костюмером. По образованию, правда, она педагог, но судьба еще студенткой занесла ее в театр, где они с папой и познакомились. Она влюбилась и осталась там работать.

Софья Ильинична вздохнула и, мечтательно улыбнувшись, добавила:

– Мама всегда говорила, что папа стал ее призванием… И она была ему достойной парой. Красивая, статная, умная. На людях она всегда была сдержанной, говорили, что даже слишком. Но дома она была совсем иной: забота и любовь во всем; веселая и ласковая… Могла часами читать нам классику – и русскую и зарубежную. Какой у мамы был французский… ммм… Я, сколько ни пыталась, так и не смогла достичь такого произношения. С детства заслушивалась ее французским, оттого и пошла учить языки.

– То есть вы разделили с сестрой таланты родителей: Полина Ильинична выбрала музыку, как отец, а вы – иностранные языки, как мама, – констатировал Григорий.

– Видимо, так, – улыбаясь, ответила Софья Ильинична.

Они дошли до знакомой уже лестницы. Ступени ее сильно скрипели. В вечерней тишине этот звук был особенно ярким, и Гриша все время опасался проломить что-нибудь или упасть, оступившись в полумраке.

Но хозяйка дома ступала уверенно, как при солнечном свете.

Словно прочитав его мысли, Софья Ильинична заговорила, спускаясь все ниже:

– Я этот дом, Григорий, знаю, как собственное лицо, со всеми его морщинками и складками, – он понял, по голосу, что она улыбается при этих словах. – Ступайте за мной уверенно! Я не подведу…

Наконец они вошли в то помещение, где в день знакомства Софья Ильинична с недоверием изучала пришедшего к ней Гришу. Четыре высокие двери были все так же закрыты. Только сейчас Гриша оценил на них красивую резную инкрустацию. «Просто произведение искусства…» – подумал он.

Софья Ильинична отворила одну из дверей и включила свет. Зажглась огромная хрустальная люстра на высоком потолке. Но Гриша обратил внимание, что на стенах висят еще и бра, похожие на керосиновые лампы, по всей видимости, сохраненные специально в память о первом хозяине. Комната была просторной. Вдоль стен стояла старинная деревянная мебель с сидениями, перетянутыми красивым гобеленом цвета золотого песка. Между целого ряда окон стояли комоды одной высоты, и на каждом из них возвышались изящные канделябры со свечами.

«Эти точно не в Китае сделаны…» – усмехнулся про себя Григорий.

Стены комнаты тоже были обиты тканью, напоминавшей парчу, только цвет их выцвел от старости: то ли золотистый, то ли серый.

Здесь было сразу несколько портретов.

– Раньше в этой гостиной висели картины, – сказала Софья Ильинична, – но после того, как мы с сестрой остались одни наследницами дома, не стали рисковать и передали их в местный художественный музей. Она тогда уже собиралась переехать во Францию и боялась, что меня из-за этих картин порешат, чего доброго, – женщина перекрестилась.

– А что, это были работы известных художников?.. – спросил Гриша.

– О! Там были работы самого Л. и еще местных авторов. Пейзажи. Знаете, еще когда родители были живы, к нам приезжали люди из Москвы и стыдили отца и деда за то, что держат шедевры мирового значения в частной коллекции.

– Тогда вы с сестрой приняли правильное решение…

Софья Ильинична грустно кивнула головой и переключила внимание Гриши на портреты.

– Вот они, все здесь… мои родные, – Софья Ильинична рассказывала с любовью о каждом изображенном человеке.

Здесь добавились портреты прабабушки, жены купца – Аглаи Ивановны, и бабушки – Александры Тимофеевны, жены доктора, которая была, оказывается, дворянского происхождения. Семья отвернулась от нее в связи с ее решением выйти замуж за сына купеческого рода.

– Все родственники отреклись от нее, – рассказывала Софья Ильинична, – но бабушка очень любила деда и все-таки вышла за него. Когда они обвенчались, на выходе из пустой церкви он спрашивал ее, не жалеет ли она. Она только молча целовала его лицо. Дед всегда с гордостью рассказывал об этом…

– Почему из пустой церкви? – спросила Гриша. – А его родственники тоже не пришли на свадьбу?

– Не пришли… – грустно ответила Софья Ильинична.

– Почему же?..

– Глава семьи не велел! Вот и не пришли… Суровым он был человеком. Александре Тимофеевне здорово доставалось от свекра. Он не любил ее, мстил за надменность ее родственников. Во всем попрекал, ворчал на нее. Но она это спокойно переносила. А когда тот умирал… дед Алексей рассказывал, именно бабушка Саша больше всех и возилась с ним у его постели. Удивительная была женщина, молчаливая, строгая, а какая красивая… Правда ведь, Гриша?..

– Да, очень красивая, – отозвался парень, – она похожа на актрису из черно-белого кино…

Гриша был искренне очарован всем увиденным и услышанным.

– Ну, пойдемте… – Софья Ильинична погасила свет люстры и повела гостя дальше. – А это кабинет прадеда – купца Курагина…

Женщина отворила вторую дверь, и они вошли в длинную, довольно узкую комнату, которую осветила такая же хрустальная люстра, только меньших размеров. У окна стоял огромный массивный стол из красного дерева. Он очень впечатлил Григория. Вдоль одной из стен тянулись книжные шкафы, а напротив расположился длинный диван, обитый темно-зеленым бархатом. Сверху лежало несколько подушек с кисточками. А над диваном висел большой портрет, написанный маслом. И написан он был превосходно. На нем был изображен купец Курагин Василий Михайлович во весь рост. Он стоял в черном сюртуке и черных панталонах, заправленных в кожаные сапоги. В одной руке мужчина держал трость с крупным золотым набалдашником, в другой – часы на цепочке, тянувшейся из кармана жилета. Взгляд этого человека был тяжел, но светился умом. Позади него была Волга…