Гарри Зурабян - Сошедшие с ковчега

Лазорян присел в указанное кресло, напротив Румянцева. Таким образом оба они оказались по одну сторону стола, а полковник – с противоположной. Как заметил Георгий, стол Яхонтова не изобиловал документацией. Можно сказать, он был девственно чистым, если не считать чернильного набора из малахита, инкрустированного золотом, и небольшой фигурки всадника, скорее всего, из серебра. Внешний вид «джигита» и экипировка, исполненные с необычайным мастерством и во всех подробностях, не оставляли сомнений в его принадлежности к кочевникам.

«Я был прав, – мимоходом подумал Лазорян. – Возможно, Яхонтов и Роман Борисович, но в его крови – немалая доля Азии. А фигурка на столе – лишнее подтверждение тому, что полковник не склонен скрывать свою родословную. Более того, он гордится ею. Да и фамилия его тоже кое о чем говорит. Во всяком случае, вряд ли ее обладателями были безродные, нищие степняки».

– Полагаю, вам не терпится услышать, какими причинами обусловлена необходимость вашего присутствия в этих стенах. Ведь вы служите по военно-морскому ведомству, – полковник остро взглянул на Лазоряна. – Мне известно, что вы проявили интерес в отношении моей особы. Мне также известно, что вы пытались это сделать осторожно, через особо доверенных друзей…

После этих слов лицо Лазоряна сделалось мрачным, а взгляд – холодным. Он поднялся и ледяным тоном отчеканил:

– Господин полковник, соблаговолите объяснить, кто вы и что здесь происходит. В противном случае я буду вынужден…

– Ваше сиятельство, вы не дослушали меня, а уже пытаетесь делать выводы, – не обратив внимания на выпад Георгия, спокойно перебил его Яхонтов. – Прошу вас, присядьте.

Лазорян взглянул на Румянцева. Тот ответил ему сочувствующим взглядом. Затем кивнул, словно подтверждая слова полковника. Странно, но после этого Георгий почувствовал, как к нему возвращается спокойствие.

– Благодарю вас, – произнес Яхонтов, видя, как Лазорян вновь садится в кресло. Затем бесстрастным голосом сказал:

– Не стану держать вас в неведении. Я представляю Департамент контрразведки Генерального штаба. А Дмитрий Иванович – военную разведку.

Что и говорить, Георгию стоило немалых усилий сохранить невозмутимость. Несмотря на внутреннее смятение, от него не укрылось, как Яхонтов и Румянцев обменялись быстрыми, многозначительными взглядами.

После чего слово опять взял полковник:

– Не могу не признать, в целом держитесь вы хорошо.

У вас неплохое самообладание.

– Боюсь, в данных обстоятельствах это – слабый повод для радости, – не удержался от колкости Лазорян. – Могу я узнать, какое отношение имеет мое самообладание к ведомствам, которые вы здесь представляете?

– Самое что ни на есть прямое, – ответил Яхонтов. – Мы с Дмитрием Ивановичем хотим предложить вам послужить Отечеству…

Он слегка замялся. А потом закончил:

– Но в несколько ином качестве.

– Но я уже служу Отечеству, – четко отделяя каждое слово, ответил Георгий. – Смею надеяться, мой нынешний статус лейтенанта военно-морского флота России ничуть не хуже любого другого служения Отечеству. Простите, господа, но я не представляю себя в иной роли. И менее всего в той, какую вы желали бы для меня определить.

– Вы убеждены, что вам известна и понятна эта роль?

– в тоне Яхонтова прозвучала неприкрытая насмешка.

– Уж куда понятнее, – откликнулся Лазорян. – Вы зря теряете время. Я никогда не соглашусь шпионить за своими друзьями – людьми, с которыми делю тяготы службы и ем один хлеб в кают-компании. Я вообще считаю ваше предложение оскорбительным. Но, принимая во внимание тот факт, что вы тоже, некоторым образом, служите Отечеству, согласен удовлетвориться тем, что на этом наша встреча и закончится.

– У вас чересчур прямолинейное и искаженное представление о нашей службе, – на этот раз миролюбиво заметил полковник.

– Георгий Георгиевич, – обратился к нему молчавший до того Дмитрий Румянцев, – вы обмолвились, что никогда не согласились бы шпионить за своими друзьями. А что вы скажите относительно врагов? Вы не можете не знать, что европейские державы испытывают к России далеко не дружеские чувства. Скорее напротив. Кое-кто в Европе, как, впрочем, в Азии и на Дальнем Востоке, был бы рад, если бы она утратила хотя бы часть своих позиций и того влияния, каковое имеет в настоящее время.

Лазорян оглядел своих визави и откровенно высказался:

– Возможно, я принял бы ваше предложение. Но абсолютно не чувствую в себе для этого призвания. Моя стихия – флот. Пусть вас не смутит высокопарность моих слов, но заявляю предельно искренне: одна только мысль о том, чтобы оставить службу на флоте, приводит меня в отчаяние. Я не могу и не хочу желать себе иной судьбы.

Лазорян помолчал, давая возможность собеседникам проникнуться его словами. Потом обратил взгляд на Яхонтова и впервые за время разговора назвал его по имени-отчеству.

– Роман Борисович, догадываюсь, что, прежде чем пригласить меня, вы собрали исчерпывающее досье. В таком случае вам должен быть известен один примечательный факт из моей биографии. Не подумайте, что я пытаюсь сейчас использовать его в корыстных целях. Хочу лишь заметить, что всегда расценивал это как предопределение свыше.

– Имеете в виду пожелание государя императора относительно вашего будущего? – уточнил Румянцев.

– Да, – коротко ответил Лазорян.

– Мы знаем, что ваш покойный батюшка – князь Георгий Размикович Лазорян, некогда был лично знаком с будущим наследником российской короны, а ныне Его Величеством государем императором. Вы удостоились чести быть его крестником. После вашего двукратного крещения – сначала под проливным дождем, затем – уже в храме, будущий император в шутку предрек князю, что его первенца наверняка ожидает морская стезя. В день вашего выпуска из Морского корпуса, в память о дружеском расположении к князю, его Величество удостоил вас высочайшей милости, сделав личный подарок. Если мне не изменяет память, это была именная сабля, на клинке которой значился девиз рода Лазорянов: «Честь и долг». И все это вы считаете предопределением свыше? – с какой-то неоднозначной интонацией спросил Яхонтов.

Лазорян, испытывая неловкость, ответил:

– Поверьте, господа, я не имел намерения предстать в ваших глазах особой, приближенной к государю императору. И тем самым оказать давление. В Гвардейском экипаже, где я имею честь служить, об этих фактах мало кто знает. Возможно, лишь высшие чины. Но их осведомленность имеет другие источники.

– Мы вам верим, – откликнулся Дмитрий Иванович. – Но, думаю, настало время перейти ко второй части нашей беседы.

– Что вы имеете в виду? – озадачено нахмурился Лазорян.