Алексей Белов-Скарятин - Миры Эры. Книга Вторая. Крах и Надежда

Фотография фрейлинского шифра с двойным вензелем вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны и действующей императрицы Александры Фёдоровны

Фотография Ирины Скарятиной и Александра Келлера после их помолвки

Поскольку Келлер был офицером лейб-гвардии Кавалергардского полка, то именно в его полковой церкви и состоялось торжественно и пышно наше венчание.

Я так отчётливо помню каждую деталь того дня. С самого утра мне стало казаться, что время летит слишком быстро, и я постоянно бросала тревожные взгляды на стрелки массивных бронзовых часов в стиле ампир, мысленно пытаясь сдержать их бег. Сидящая молча, с распущенными волосами, ледяными пальцами и мелкой дрожью, пробегавшей по спине, и одетая в красную трикотажную матросскую блузку и короткую тёмно-синюю юбочку, я, должно быть, выглядела, как испуганный ребёнок, потому что в какой-то момент ко мне подошла тётя Лиза Куракина, которая, обняв меня и пустив слезу, прошептала: "Ох, ты же ещё совершеннейшее дитя – слишком юна, чтобы стать женой!"

После обеда, во время которого я не смогла проглотить ни кусочка, Маззи мягко произнесла: "Всё, пора одеваться, Дорогая, пойдём", – и повела меня в свою комнату, где на кровати уже были разложены мои свадебные наряды. Согласно русскому обычаю, который она пожелала исполнить сама, Маззи искупала меня, облачив затем через голову в прекрасное бельё из тончайшего батиста, расшитое дивным рисунком из флёрдоранжа и отделанное валансьенскими кружевами. Белый шёлковый пояс, белая шёлковая кружевная нижняя юбка, белые шёлковые чулки – вещь за вещью она вручала их мне, целуя и благословляя каждую и помогая одеваться. Затем, опять же согласно обычаю, мой маленький племянник сунул золотую монету в мою туфлю, а служанка, занимавшаяся моей причёской, прошептала особую молитву, пока с помощью нескольких подружек невесты устраивала поверх волос венок из флёрдоранжа. Моё свадебное платье (конечно же, тоже из изумительно мягкого белого шёлка) с V-образным декольте и огромным шлейфом было столь тяжёлым, что потребовалось пять человек – сама главная модистка и четыре её помощницы, – дабы, подняв его, водрузить на меня сверху. Затем Маззи, дополнив наряд пышной вуалью, приколола мне на левое плечо фрейлинский шифр и повесила на шею свой заключительный свадебный подарок – роскошное ожерелье из двадцати бриллиантов. Полученный от неё носовой платок, который мне следовало держать в руках, раньше принадлежал моей бабушке, княгине Лобановой, и был исключительно красив, имея герб Паскевичей, вышитый в одном углу, и бабушкину монограмму – в другом. У меня до сих пор хранится тот платок, чудесным образом спасённый моей горничной во время революции вместе с кружевным придворным платьем, набором золотых, серебряных и финифтяных безделушек, расписанными вручную старинными веерами, украшенным вышивкой бельём и прочими реликвиями, позже вывезенными для меня из России моими друзьями.

Когда церемония одевания завершилась, меня отвели в гостиную, где благословили золотой святой иконой – сначала Генерал и Маззи, а следом мои крёстные родители: дядя Николай и княгиня Ирина Паскевич. Вскоре после благословения прибыл шафер, князь "Тока" Гагарин, с букетом белых роз, который был преподнесён мне с традиционными словами: "Жених в церкви". Это означало, что нам пора выезжать, и я вышла из дома, направляясь к ландо в сопровождении отца и крёстной матери и с вышагивающим впереди нас маленьким племянником со святым образом в руках.

На подъезде к церкви Кавалергардского полка я увидела большую толпу, стоявшую вдоль улицы и ожидавшую нашего прибытия, а когда, выходя из экипажа, оступилась, то вокруг послышалось оханье, а затем кто-то отчётливо произнёс: "Ах, какой плохой знак! Коли споткнулась, так не быть ей счастливой женой". С этими словами, звеневшими в моих ушах, я и проследовала в вестибюль, где полковые офицеры уже стояли, выстроившись по обе стороны и образуя почётный караул.

Когда я проходила мимо Мики, тот стянул с меня лёгкую накидку, прошептав: "Ты же не собираешься венчаться в плаще, Водочмока?" – чем заставил слегка хихикнуть, но через секунду вновь захотелось плакать, стоило мне под руку с отцом вступить под своды храма.

По окончании обряда мы – на сей раз находясь в экипаже лишь вдвоём с мужем – отправились к дому, дабы принять поздравления гостей. Там сэр Артур Николсон, английский посол, с таким пылом сжал мою ладонь, что вдавил в плоть обручальное кольцо, заставив палец кровоточить. После изрядно утомившего меня бесконечного свадебного ужина мы, переодевшись в дорогу, в тот же вечер отбыли в рязанское имение Келлеров, где должен был протекать наш медовый месяц.

На следующий день мы прибыли поездом в Зарайск, где нас уже ждали тройки, чтобы отвезти в усадьбу мужа под названием "Сенницы". Наш путь составил чуть более двадцати вёрст, но пришлось несколько раз останавливаться для приёма подарков от деревенских жителей: кур и петухов, яиц и шитых рушников. Поскольку в нашем фаэтоне не было для них места, то всё складывалось в экипаж моей горничной, следовавший за нашим, и та была вынуждена, к великому неудовольствию, проделать бо́льшую часть пути в компании кучи кудахчущих птиц. Будучи весьма чопорной, элегантной и модно одевавшейся особой, моя Татьяна была совершенно выведена из себя столь затруднительным положением и корчила такие сердитые гримасы бедным пернатым, что я всю дорогу не могла удержаться от смеха, взрываясь всякий раз, когда нас останавливали, дабы произнести ещё больше приветственных речей и вручить всё новые и новые подношения, которые быстро заполняли её ландо.

Добравшись наконец до цели, мы были встречены толпой работников и слуг поместья, и маленькая девочка, Алиса Обрехт, дочь управляющего, прочла стихотворение, после протянув мне с реверансом украшенный лентами букет. Всё было бы хорошо, если бы в этот самый момент не подкатила слегка отставшая от нас Татьяна, а я, мельком взглянув на её возмущённое лицо, снова не зашлась диким хохотом, к всеобщему огорчённому удивлению. Схватив букет, промямлив несколько бессвязных благодарственных слов и поцеловав маленькую девочку в макушку, я взлетела по ступенькам в дом с таким видом, который сложно было бы назвать благородным и свадебным, и там, упав в первое же кресло, смеялась, и смеялась, и смеялась. Напряжение последних дней с кульминацией в виде церемоний, речей, птиц, яиц и реверансов оказалось слишком велико для меня, и я, отбросив новоприобретённое достоинство замужней дамы, на несколько кратких минут вновь стала самой собой – той девочкой, что готова рассмеяться по малейшему поводу.