Илона Якимова - Младший сын

Но лучшим, жирнейшим браком стал тот, что даровал нам Хейлс. Кристина де Горлэй, единственная наследница старого норманнского рода, принесла его одному из бесчисленных Патриков Хепбернов в приданое в тысяча триста восьмидесятом.

Хейлс… место на карте Приграничья и рана в моем сердце, которую равно люблю и ненавижу. Три старые башни, три выхода на Тайн – и еще две надвратные, которые заложил первый граф, получив титул, но успел возвести их лишь в дереве. Пятиугольник неправильной формы, разлегшийся на низком берегу Тайна, как старый, седой зверь в засаде – не самый старый и седой в этих краях, однако заматеревший прилично. Еще не достигнув стен родного дома, я видел их внутренним взором вполне. Сначала домик привратника, крошечный под раскидистым деревом, будто гномий, на берегу ручья Олд-хейлс, ровно в этом же месте делающего изгиб. Ручей имел свой голос, и говорил немолчно, и то было не журчание. Мардж вечно таскала крошки из пекарни – кормить ракушечников и фей. Вильнув два раза, ручей уходил влево, под холм. На другом же его берегу через сорок шагов почва поднималась в вал, обрывавшийся рвом, за рвом высилась стена с узким ртом ворот, с двумя надвратными башнями и стрелковыми галереями. Подъемный мост обычно бывал брезгливо поднят, поставленная отцом драгоценная кованая решетка – опущена. Что мы, Хепберны – чужаки здесь, что чужаки Горлэи выстроили тут первое разбойничье гнездо триста лет назад говорило ясней прочего именно это обстоятельство: вход в Хейлс обустроен с юга. Замок тылом обращен к границе, к Трапрейну, жерлами бойниц же направлен на Тайн и Мидлотиан. Что может быть прозрачней, чем подобная история рода, воплощенная в камне? И как Адам желает переписать ее? Я не мог взять в толк подобного прекраснодушия.

И чем ближе подъезжали мы к дому, тем скверней становилось у меня на душе.

Хейлс, Ист-Лотиан, Шотландия. Вид со стороны подъездных ворот

Шотландия, Ист-Лотиан, замок Хейлс, октябрь 1507

Мать стояла посреди двора, нимало не смущаясь тем, что подол высокородной леди может замарать грязь. Госпоже графине, возможно, не пристала бы подобная простота, но простота отнюдь не смущала дочь принцессы Стюарт, а она и после брака видела себя скорей принцессой, нежели графиней, и осталась куда высокородней мужа, не забывая это выказать при удобном случае, что весьма и весьма бесило супруга. В лице своей первой жены, тоже дочери принцессы, тот привык к большей покладистости. Госпожа графиня должна была бы взирать на свое хозяйство, сидя у высокого окна в Западной башне, в покоях графа, но дочь принцессы, как сама принцесса, могла позволить себе запачканные туфли, грязный подол, растрепавшиеся из-под чепца волосы – и еще тысячу отступлений от правил хорошего тона, если того требовала необходимость. И позволяла себе это с великолепным презрением к окружающим. Если же не посреди двора, то наблюдательный и командный пункт леди-матери находился на ступенях лестницы в холл – оттуда озирала она кипение жизни, внося в него свои правки.

Топот коней заставил ее обернуться к воротам, она не шелохнулась с места, пока ее окружали всадники, пока мы спешивались, пока коней вели в стойла конюхи, пока тушу кабана, голову его, вздетую на копье, битых зайцев и мелкую птицу слуги волокли в амбар и в кухни. От кухонь шел хлебный жар и запахи наваристых супов. Лицо Саймона, повара, красное и распаренное, мелькало в подвальном окошечке, он надсадно вопил на поварят, из подвала под холлом тащили припасы и выпивку… Да, хочешь – не хочешь, а придется признать: Хейлс готовится принимать гостей.

Брат скользнул на землю с седла в блеске изящества, я – кое-как, поморщившись от боли в натруженных мышцах.

– Адам… – она взглянула на первенца, шагнула к нему, а после я ощутил – без взгляда – скольжение ее руки по моему плечу прежде, чем эта рука взлетела и легла на плечи старшему.

Мать никогда не скрывалась в своей любви. И львиная доля ее принадлежала первенцу, и еще – нашей Мэри-Мардж.

– Адам, вы удачно поохотились, я вижу… это кстати. Нам предстоит прокормить прорву народу. Джон, разве пристало благородному юноше ходить измазанным кровью, словно язычник?

Но любые укоры всегда скатывались с Адама, как вода с лебединых крыльев, горохом:

– Матушка, сегодня великий день, ваш младший сын возвращается домой как мужчина, с трофеем… а вы гоните его умыться! Посмотрите-ка, какого красавца подколол Джон!

– Вот оно что! – леди-мать наклонилась ко мне, чтобы взглянуть в лицо. – Тогда прими мои поздравления, младший сын. Я горжусь тобой.

Когда олицетворенный ею дух ушел из Хейлса, этот мир переменился навсегда.

– Явились! Достойные братья достойной леди! Только посмотри на них, Мардж!

– Разумеется, Джоан, ни один из них не будет достойным такой достойнейшей, как ты!

Два возгласа моих богоданных сестер стрелами впились в тело осеннего дня, одновременно. Пока Джоанна придирается, а Маргарет смеется, мир держится на своей оси. Обе они были старшие, но, рожденные от разных матерей, различны, как день и ночь. Моя, конечно, та, которая день – Маргарет. Джоанна, первенец моего отца от брака с Дженет Дуглас, дочерью графа Мортона от «Немой леди» Стюарт, ее единственное выжившее дитя, была воспитана моей матерью, но сызмала держалась особняком. Потому, возможно, что никто в семье, за исключением самого господина графа, теплых чувств к ней не питал. Да вот еще Маргарет – та и вообще любила всех без разбору. Бьюсь об заклад, она сумела бы даже в Уилле с Патриком найти что-нибудь хорошее.

Девицы появились как раз из дверей холла – словно поджидали нас. Одна – чтоб влепить выговор за плебейский вид (а какой еще вид будет у охотника, проведшего сутки в лесной глуши в погоне за кабаном), вторая – чтоб посмеяться над первой и обнять братьев. Она и обняла, пока Джоанна сыпала эпитетами с редкой изобретательностью, казалось бы, несвойственной столь благородной, молодой и хорошо воспитанной леди.

О чем я ей и сказал.

Ее руку, занесенную для пощечины, перехватил Адам. Мать давно уже скрылась в холле, иначе бы сестрица попридержала себя при мачехе. А мастер Босуэлл только поднял бровь, взглянув на сестру. Приязни меж ними не было, но и вражды тоже. Адам не враждовал ни с кем, но каждого мог приструнить. В нем была спокойная власть – и твердое сознание, что он для этой власти рожден.

Так оно и было.

– Джоан… – только и сказал он.

– Щенок, – бросила она сквозь зубы и махнула юбками, спеша к себе в Восточную башню. Но с десяти шагов все-таки обернулась к нам. – Приведите себя в пристойный вид, вы двое. Ибо приближается сам король!