Илона Якимова - Младший сын

Адам даже не улыбнулся, хотя обычно попытки нашей сестрицы казаться святей ангелов весьма потешали его.

– И с ним приближается наш отец, что видит Бог, куда хлопотней, – молвил он вполголоса.

И куда хуже, прибавил я про себя. И как в воду глядел.

– Н – это что? – спросила Мардж, коснувшись моего испачканного кровью лба, когда старший направился к себе. – Хепберн?

– Надежда, – отвечал я хмуро, – что мне повезет, и я не застану его милость графа и моих прочих братьев.

– Джон… Ох, Джон! Просто подчинись. Будь послушней. Неужели это так трудно? И все обойдется, поверь.

Она сама действительно верила. Я же подозревал уже, что где-то на этой странице книги ошибка. Женщины. Они по существу, по строению слабее, проще, площе мужчин, сложнее только в грехе. Им естественно подчиняться. Если, конечно, не брать в расчет Джоанну, той как раз невмоготу обычное женское ярмо послушания – и в этом ее особенная гордыня. Но в Маргарет, если приглядеться, не было присущего ей обычно солнечного света. Она как будто светила мне сквозь туман.

– Ты хмуришься? Почему? Не из-за меня же?

– Нет, конечно. Совсем не все неприятности в жизни случаются из-за тебя, Джон, – она улыбнулась. – Просто… нехорошее предзнаменование. Но я рассказала матери, помолилась, стало быть, все пройдет.

– Какое?

– А… – она, живая, как ртуть, казалась задумчивой. – Феи ручья нынче оставили хлеб нетронутым… Однако Джоанна права: помыться, переодеться не помешает. Едва ли ты понравишься ему с перемазанным лицом и в паутине, собранной со всех орешников Ист-Лотиана.

Вряд ли я вообще ему понравлюсь – любым. Но что толку говорить вслух о том, что и так всем известно.

Чуть приобняла опять, вздохнула, поспешила убрать руки – на нас смотрели, ухмыляясь, двое крупных парней, почти одинаковых с лица, хотя и не были близнецами. Мои другие братья, Патрик и Уильям… Вот же принесла нелегкая их домой!

Я так явно помню себя десятилетним, стоящим на той лестнице, с перепачканным кровью лицом, что и посейчас иногда просыпаюсь ночью, ощущая на плече руку Маргарет. Хорошая память – порой очень большое несчастье, потому что ни боль, ни радость не меркнут, не тускнеют в душе.

Мы успели и помыться с дороги, и переодеться в чистое – король прибыл в сумерках. Джеймс IV никак не мог бы уклониться от двусмысленной чести навестить своего самого могущественного сторонника – и самого опасного, если говорить о тех, что на свободе, конечно.

Две возможности есть для благородного человека составить счастье своей фамилии: сместить короля либо приподнять того на своих плечах. Господин мой отец, Патрик Хепберн, в момент своего головокружительного взлета еще только лорд Хейлс и второй барон Дансайр, не стесняясь, воспользовался обеими. Он был хорошего рода, внук первого Дансайра и первого Хоума, добрая кровь приграничного разбоя и злая природа голодного волка, отнюдь не верной собаки, кипели в нем. Дед его Хепберн Дансайр стал комендантом Бервика еще в ту пору, когда город был наш, стал и комендантом крепости Данбар, и – нет дыма без огня в тех слухах – сердечным другом вдовой королевы Джоан Бофор. Дансайр и сын его Адам, мастер Хейлс, не сдали крепость Бервика Глостеру даже и тогда, когда город уже был захвачен англичанами, и только изменнический приказ Джеймса III заставил Хепбернов сложить оружие. Александр Хоум, хранитель Восточной марки, принял под крыло внука, когда тот остался старшим в роду. Новоявленный лорд Хейлс и барон Дансайр изрядно помотался по Приграничью, гарантируя собой вечный мир с англичанами, истирая язык и штаны на переговорах с ними же в Ноттингеме. Скоренько он поднялся не только до наследственного места в Парламенте, до шерифства в Бервикшире, но и до положения провоста Эдинбурга. А провост Эдинбурга, знаете ли, тот человек, кто держит в кулаке и скалу, и предместья. За кого провост – за того и столица. Потому и когда Джеймс III так опрометчиво повел себя в деле о приорате Колдингема, старый паук, лорд Хоум сразу потянул к себе осмотрительного до той поры внука. Лорд Хейлс пораскинул мозгами, сложил что к чему, учел все шансы и вытянул из колоды карту наследного принца. Когда король бежал в Нагорье, долины встали за наследника. А тому было четырнадцать, и как ты себя покажешь, коли тебя выдали мятежникам, едва не связанного по рукам и ногам? Принца обманом вывезли из Стерлинга и поставили во главе восстания. Горластый, хрипатый Арчибальд Кто-рискнет Дуглас, граф Ангус, влил своих демонов в гущу мятежа, разбавил Хоумов и Хепбернов. Кто справился бы с лавиной их всадников на низкорослых приграничных лошадках, снабженных «щеколдами», ощетиненных джеддартами? Схватка при Сочиберне решила дело, удача отвернулась от короля – его нашли мертвым после боя на мельнице, милях в трех, и то были не боевые раны. Никто не знал, чья рука нанесла удар помазаннику Божию, никто не был обвинен, указывали на слуг лорда Грея, но крайнего не нашли – так было удобней всем. И все бы ничего, кабы не первейшие назначения молодого короля Джеймса IV, сделанные на следующий день после Сочиберна, когда тело отца его, образно говоря, еще не успело остыть, не то что уж быть преданным земле: лорд Хейлс сделался графом Босуэллом, его дядя Александр Хепберн Уитсом был пожалован шерифством Файфа, другой дядя, Уильям, стал секретарем королевского суда. Брат графа Босуэлла Адам, сэр Крейгс, возвысился до конюшего короля, другой, Джордж, назначен был епископом Островов, а впоследствии он станет и хранителем сокровищницы королевства. В руках еще одного дяди Босуэлла, Джона, приора Сент-Эндрюса, моего крестного, пригрелась малая государственная печать.

Тогда, с тех назначений, и пополз липкий слушок, что не слуга Грея в ответе за смерть короля. Или уж точно не он один. Джеймс IV, как говорили, с юности носил на теле вериги – в покаяние за невольное соучастие в смерти отца, граф Босуэлл в сожалениях замечен не был. Однако все слухи о Босуэлле вскоре были оттеснены правдой его жизни. Вскоре за графством получил он от короля огромнейший Босуэлл-касл в Ланаркшире, потом лордство и замок Крайтона. Затем новоиспеченный король, побаивавшийся власти королей долин Дугласов в Приграничье, ласково предложил Арчибальду Кто-рискнет поменяться с Босуэллом – отдать тому Хермитейдж-касл в обмен на Босуэлл-касл. От такого предложения, да еще сделанного королем, кто же посмеет отказаться? Позиции государственного канцлера графа Ангуса пошатнулись, маятник качнулся в сторону выскочки из Хейлса, за которого вдобавок стояли неуправляемые никем, кроме своего старого лорда, Хоумы. Корчась, Кто-рискнет отдал Хермитейдж – величайшее сокровище, ключ Границы, Караульню Лиддела – не мог не отдать, но прежней королевской милости себе не возвратил. Да и то сказать, как чувствовал себя молодой король среди этих хватких сорокалетних бойцов, которые сожрут и не спросят, как звали? Неуютно, я полагаю, несмотря на королевское достоинство. Королевское достоинство, изволите видеть, не помешало Джеймсу I быть заколотым в сортире, а Джеймсу III внезапно «оказаться убитым» вне поля боя… Словом, Кто-рискнет отдал, подвинулся. Старого лорда Хоума уже не было в живых. Бойдов прижали еще в конце шестидесятых, до возвышения Гамильтонов было порядком далеко, по фамилии Дуглас как будто бы рябь прошла. Новоиспеченный граф Босуэлл принялся неторопливо подъедать прежних друзей, потому что делиться милостью короля в его планы не входило. Вершиной же истребления несогласных стала ссылка в Дамбартон и на Бьют самого Арчибальда Кто-рискнет. Босуэлл оказался сильнее, и сожрал, как волк дожирает лиса, и зарыл останки – на шесть долгих лет. При нем Дугласам не видать было прежней славы. И остался один на поле боя, озираясь, весьма довольный собой… Великий и могучий Патрик, первый граф Босуэлл, лорд Хейлс, барон Крайтон и лэрд Лиддесдейл, хранитель Трех марок королевства Шотландия, лорд-адмирал шотландской короны, шериф Бервикшира и Хаддингтона, провост и констебль Эдинбурга, хранитель Эдинбургского замка.