Владимир Липовецкий - Ковчег детей, или Невероятная одиссея

Еще на улице, пока мы ожидали своей очереди войти, к ратуше подошла американская учительница с группой детей. По виду — первоклашки. Шли они гуськом — так у нас водят в школу или в детский сад малышей. У кого-то из наших, знавших английский, учительница выяснила, что мы — русские дети из Петрограда. Тогда, пылая патриотизмом и, очевидно, желая доставить нам удовольствие, она что-то скомандовала и продирижировала. И малыши вместе с ней (кто в лес, кто по дрова) заорали: «Янки Дудл». Этот поющий класс вместе с учительницей удивительно напомнил мне сценку из любимого мною «Тома Сойера».

Громадный круглый зал ратуши был набит народом. Вероятно, всех сжигало любопытство лично взглянуть на юных большевиков. Оркестр заиграл национальный гимн Америки. Зал встал, и мы в том числе. А потом ничего лучшего не придумали, как заиграть «Боже, царя храни!». Мы снова поднялись. Поднялись машинально. И только тут до нашего сознания дошло, что ведь это царский гимн! Кто-то из старших колонистов крикнул: «Садись!» Что мы немедленно и сделали. Часть американцев (я думаю, это были русские эмигранты) последовали нашему примеру. Другие же посмотрели на нас неодобрительно. Но ведь мы прибыли из Петрограда — города, где совершилась революция. И не могли поступить иначе.

Затем в зал неожиданно вошли несколько стариков в старинных мундирах. Впереди — флаг и барабан. Они прошли через весь зал и удалились. Как нам объяснили, это были ветераны Гражданской войны между северными и южными штатами. Их процессия появлялась в особо торжественных случаях. Выходит, нам оказали большую честь.

Венерт увлеклась рассказом, и ее трудно было остановить. Да мне этого и не хотелось. Щеки ее порозовели, а глаза, обращенные ко мне, восторженно блестели. Но она остановилась сама, чтобы вытереть капельки пота со лба.

— Ирина Анатольевна, вы не упускаете ни одной детали. От вашего рассказа ощущение, будто это случилось вчера.

— Это всегда со мной. Как сон, пережитый наяву. И знаете, что странно? Я не только не забываю, но вспоминаю все новые и новые подробности. Уверена, за эти десятилетия Сан-Франциско изменился. Но окажись я там, мне не понадобился бы провожатый. Хорошо помню холмы, улицы, трамвайчики…

— А в Центральный парк вас водили?

— А как же! Парк называется «Золотые ворота». Это и в самом деле ворота в мир сказки. Совсем незнакомые нам, жителям севера, деревья. И много аттракционов. А где развлечения, там и дети. Какой-то мальчик угостил меня имбирным напитком — бутылка, а в ней соломинка. Пить через соломинку в России тогда не было принято. Вот почему напиток показался особенно вкусным, а бутылка — бездонной. Я пила из нее долго-долго.

Из парка нам запретили отлучаться. Но любознательные колонисты сделали для себя приятное открытие. Оказалось, дорожки парка упираются в городские улицы. Так что все мы, кто поодиночке, а кто группой, побывали в городе. Но отлучаться самовольно было незачем. Нас снова посадили в автобусы и показали город.

Мы впервые увидели высотные дома — в двадцать-двадцать пять этажей. Снова любовались безупречно чистыми улицами с ярким газовым освещением. Гуляли по красивой набережной, отделенной от проезжей улицы пальмами. Еще побывали в плавательном бассейне и зоопарке, где звери не сидели в клетке, а свободно гуляли.

Восторгам не было предела. Но вот к нам подошел русский эмигрант.

— Вы охаете и ахаете, — сказал он. — А стоило бы подумать, откуда все это богатство и роскошь? Они нажиты на крови и страданиях. Во время мировой войны американцы выгодно торговали оружием с обеими враждующими сторонами.

Этот человек, как и другие выходцы из России, хотел нас втянуть в длинный разговор. Но ждал автобус. Да и, по правде говоря, в эти минуты нам было не до политики. Мы ехали в театр.

В театре шло представление-ревю. Дети, одетые во взрослые костюмы, пели куплеты, которые вызывали у зрителей взрывы хохота. Одна девочка, очень хорошенькая, в длинном декольтированном туалете и со шляпой с перьями, пела какую-то песенку. Очевидно, на вольную тему. Я так думаю, потому что при этом она делала явно фривольные жесты, а наша воспитательница отказалась перевести мне слова. Сейчас, задним уже числом, мне кажется, что зрителям нравилось исполнение пикантных куплетов маленькими детьми.

После концерта оркестр остался на эстраде. Нам объявили, что американские ровесники хотят показать русским свой танец. Десятки пар, изящно изгибаясь, понеслись по залу. Девушки были одеты ярко и, на наш взгляд, слишком пестро. В одном костюме перекликались чистые тона красного, желтого, зеленого, оранжевого и синего. Партнеры же — в черных строгих смокингах. Танцующий зал производил впечатление бьющих крыльями пестрых экзотических птиц. Наверно, танцоров можно было сравнить с колибри. Но нет, колибри слишком маленькие.

Я стояла рядом с Шурой Лошмановой. Неожиданно к нам подошла девушка и без всякого предисловия, на ломаном русском языке спела «Я видела березку рядом с нами». Она ждала нашего одобрения. Но тут вмешалась пожилая женщина: «Это пела моя дочь. Мы давно живем в Америке и стараемся, чтобы дочь помнила, что она русская. А мы с мужем никак этого забыть не можем».

— Ирина Анатольевна, не приходила ли вам мысль остаться в Америке? В России, в Петрограде голод… А здесь много хлеба… И рай!

— Мы были перелетными птицами, которых не остановить. Мы летели домой. Не на юг, не в чужую страну, а из одной части России — в другую. Там наше гнездо, из которого мы выпорхнули в мир, такой необъятный.

— Вы снова заговорили как поэтесса.

— Просто так думаю. Но я не до конца ответила на ваш вопрос. Был один мальчик… Когда мы стояли в Сан-Франциско, он не вернулся на «Йоми Мару». Отправился в путешествие по Америке.

— Вы помните его имя?

— Нет. Об этом я узнала позже, когда мы уже вернулись в Петроград.

Пребывание Петроградской колонии в Калифорнии было организовано наилучшим образом, как и многое другое, за что бы ни брался Красный Крест. Но даже такая богатая и уважаемая организация не сделала бы и четверти намеченного, не будь многочисленных помощников.

Все соревновались в гостеприимстве: мэр Сан-Франциско мистер Рольф и его секретарь мистер Бенедикт, армейский генерал Гунтер-Зиггет и полковник морского корпуса Д. Холл, министерство просвещения и греко-католическая церковь, различные молодежные секции и бойскауты… И тысячи, тысячи безымянных горожан, чье сердце тронула судьба детей, так долго разлученных с родителями. Скрасить их тоску по дому своим вниманием и заботой — к этому стремился весь Сан-Франциско.

Город полюбил колонистов. И было за что. Они были возбуждены, но вели себя безукоризненно. «Очаровательные манеры русских детей» — так сказал о них мэр Рольф.