Татьяна Коршунова - Екатерина Чубарова

– Какая война? Какие враги? Я прошу вас уйти. О чём жалеть?.. Я без вас знаю, что хочу… что я не хочу… Враги, Наполеон, отец… Бессмыслица какая-то… Я не имею чести вас понимать.

– Вы поймёте. Ваша самонадеянность однажды рухнет. Тогда вы пропадёте без любви. Как я говорю, так и будет! Ваша маменька, сестра… любят вас – оттого они не хотят, чтобы вы губили себя! И я – не хочу… Пойдём, Вера!

Ноги понесли её на улицу вперёд Веры.

Александр постоял с минуту, скрестив руки на груди и наваливаясь спиной на закрытую дверь. И вернулся в столовую.

А что могла знать Екатерина? Что могла знать она – в восемнадцать лет? Свободная от заблуждений совести, она всего лишь с математической точностью отбрасывала ошибочные следствия, которые иные люди считали верными.

Прощёное воскресенье в 1812 году выпало на третье марта. С началом Великого поста балы в Петербурге прекратились. По вечерам в окнах на Английской набережной перестали мелькать при свете люстр силуэты гостей. Сезон столичных развлечений заснул до весны.

В понедельник после обеда Екатерина застала Нину одну в гостиной на гобеленовом диване.

– Катрин, иди сюда, ma chère! Выпьем с тобою чаю!

Домоседство не воспрещало княгине блистать вкусом: белое платье, бронзовый орнамент на подоле и коротких рукавах, золотые серьги с лунным камнем, причёска «à la Жозефина».

На время поста кофейные столики и стулья в гостиной Ланевских составлялись вдоль стен под зеркалами и колоннами. Клавикорды закрывались. Исчезали нотные журналы.

В углу на персидском ковре ютился чайный столик. Его окружали модные кресла-корытца с подлокотниками, изогнутыми лебединой шеей.

Вошёл лакей с подносом, в кюлотах 11 11 Короткие штаны, стянутые у колена, по моде XVIII века. и белых чулках. Расставил перед дамами чашечки на блюдцах, сахарницу, чайник, вазочки с постным печеньем и вишнёвым вареньем – без косточек, как любила княгиня. Разлил китайский чай, поклонился – и неслышно затворил за собою двери.

Античные сюжеты украшали фарфоровый сервиз.

– А что Вера? Она ещё в Петербурге? – поинтересовалась княгиня.

– Увы, Нинетт, ей так и не довелось поговорить с Александром, – Екатерина опустила глаза на вьющийся из чашечки горячий пар. – Я пыталась помочь им встретиться. Боюсь, теперь Александр возненавидит меня.

– Боишься, что он посчитает тебя навязчивой?

– Полагаю, он уже меня таковой считает.

Нина подержалась за блюдце… Оставила на столике.

– Катрин, я знаю Александра со слов моего мужа. Одно я могу утверждать: это человек чести. Не стану ручаться за его нрав в семейном кругу, но в обществе он безупречен.

– Ты говоришь о том, что… что mon amour pour lui ne me compromette pas 12 12 моя любовь к нему не скомпрометирует меня (фр.) ?

– Oui, Catherine. Il fera tout pour protéger votre réputation 13 13 Да, Катрин. Он сделает всё, чтобы защитить твою репутацию (фр.) . И всё же, есть в нём что-то, что меня порой пугает…

– Его жестокость и бесчувственность к тем, кто его любит. Но Александр рождён быть отважным воином, а эти качества помогли бы ему дослужиться до генерала!

– Супружество не поле брани. Жизнь с таким мужем, боюсь, не составила бы счастье ни одной женщине.

– Ты права, Нинетт. Но любящая женщина должна уметь прощать…

Голос лакея в дверях заставил вздрогнуть:

– Ваше сиятельство, к вам герцог ди Кастеланьоло.

– Проси.

В гостиную вошёл высокий красавец в тёмно-коричневом двубортном фраке со стоячим воротником. Его полудлинные чёрные волосы, зачёсанные со лба и висков, открывали тонкие бакенбарды-favoris.

– Приятно снова видеть вас в нашем доме, герцог! – княгиня Нина улыбнулась и встала навстречу. – Вы становитесь у нас частым гостем, что меня весьма радует!

Он прикоснулся губами к её руке.

– Где ваш супруг?

– Пётр Васильевич отлучился по делам службы.

– Жаль. Я надеялся увидеть князя.

– Прошу вас, герцог, составьте нам компанию.

Княгиня приказала лакею подать чай и подвела иностранного гостя к диванному уголку.

– Сеньор Раффаеле, позвольте вас представить моей подруге Екатерине Ивановне Чубаровой – дочери отставного ротмистра гвардии, участника русско-шведской войны.

Екатерина встала. Он поклонился:

– Вы носите имя русской императрицы.

– Увы, – она сделала книксен.

«Только я – Катя! Одна!» – заявила она, пяти лет от роду, когда к Александре Павловне пришли крестьяне просить разрешения окрестить младенца Катериной. С тех пор ни одной Катьки в деревне не рождалось – дабы не гневить барышню.

Герцог сел в кресло-корытце: руки положил на лебединые шеи из карельской берёзы, чуть запрокинул голову. Подбородок и носок чёрного начищенного сапога направил на угловую колонну – ни на одну из дам. Правую руку его декорировал золотой перстень с тёмно-бурым драгоценным камнем.

– Вообрази, Катрин! Уже год, как сеньор Раффаеле в Петербурге, а нам до сих пор не довелось познакомиться, – Нина наливала ему чай. – Быть может, вы, сеньор Раффаеле, расскажете нам какой-нибудь неаполитанский анекдот?

– Извольте. В Неаполе жил известный человек – принц Сансеверо. Дон Раймондо ди Сангро, великий изобретатель. Он поднимал животных и растения из пепла, создавал разноцветные фейерверки с песней птиц и даже свет, который не гаснет. Никто не знал его тайны. Однажды, когда моему отцу было семь лет, Неаполь увидел чудо. Карета выехала в море. Лошади скакали по волнам. Оказалось, что ди Сангро сделал их из пробки, а колёса двигались по волнам благодаря клинкам.

Княгиня улыбнулась:

– Этого учёного почитали за чернокнижника?

– Верно! – герцог всплеснул руками и погладил локотник её кресла. – Папа объявил его трактаты еретическими. Но дон Раймондо оставался предан всегда своему королю.

– А вы служили при дворе?

– Мой отец и моя мать служили при дворе.

Екатерина вслушивалась в его носовое «йа» и необычно мягкое «жь». И молчала, молчала… Она никогда не имела дел с титулованными иностранцами. Фразы не подбирались. На вопросы вежливости ради – не находилось слов.

Облик герцога не имел изъянов. Ровный цвет кожи топлёного молока на щеках перетекал в обожжённые сливки и собирался в мягкую тень под высокими скулами. А глаза – чёрные, со скрытыми зрачками, до внешних уголков густо подведённые ресницами, составляли идеальные пропорции с классическими линиями бровей, каких нарочно не нарисовать. Голос – приглушённый тенор. Поющий последний слог. Речь – как стая журавлей: взлетает фраза – и смотреть больше никуда нельзя. Тон выше – тон ниже, и, замолкнув, остаётся звенеть в ушах, как в хрустале.

– Если наш король вернётся в Неаполь, я докажу ему свою верность. Это моя надежда.