Олег Михайлов - Проконсул Кавказа (Генерал Ермолов)

Красивой аллеей генерал с адъютантом углубились в парк. Издалека доносились веселые возгласы: на лужайке княгиня лопаткой с натянутой сеткой отбивала мячики. Ермолову подумалось: «Да, эта женщина уласкает всякого…» Было жарко, и в поисках тенистого места Алексей Петрович и Граббе набрели на прелестную беседку у пруда. Над зеркалом воды с тихим треском летали коромысла-стрекозы. Размягченные жарой, генерал и его адъютант задумались – каждый о своем. Граббе был покорен красотой княгини Констанции; Ермолов же размышлял о солдатской своей судьбе. Конечно, в тридцать два года уже наскучило одиночество, и он мечтал о женитьбе. Но жизнь еще не давала к этому повода…

Незаметно, как это бывает в душный летний день, появились тучи, зарокотал гром, и все вокруг стало избела-черно от дождя. Теплые струи с однообразным шумом застучали по аллее.

– Павлуша! Давай-ка, брат, выкупаемся на дожде, – предложил Алексей Петрович.

Раздевшись, генерал и его адъютант двумя Аполлонами выскочили под ливень, на мягкий песок аллеи. Предусмотрительный Ермолов, покружив вокруг беседки, вновь спрятался в ней, блаженно отдуваясь и шлепая себя по груди и по плечам. А Граббе, увлеченный молодостью и наслаждением, был уже далеко. Внезапно юный офицер остановился как вкопанный: прямо на него по боковой дорожке выбежала княгиня Констанция. Увидев перед собой нагого красавца, она с притворным криком повернула назад, а бедный Павел Граббе застыл мраморной статуей, наподобие тех, что украшали луг перед замком. Наконец, опомнившись, он бросился к беседке под громкий хохот Ермолова, сливавшийся с ревом дождя…

Алексею Петровичу стоило немалых трудов уговорить своего адъютанта явиться на другой день к обеду, устроенному в честь приехавшей кузины Констанции.

– Да что ты, право, смущаешься, телепень! Ведь все это одно женское притворство да хитрости! – внушал он Граббе.

– Не могу, Алексей Петрович! Стыдно! Я навеки осрамлен! – твердил поручик.

– Если сам не можешь, тогда тебе я приказываю! – решил дело Ермолов и повел упиравшегося молодого человека за собой.

Надин была хрупкой сероглазой блондинкой с нежной, жемчужного отлива кожей и бледным личиком. Прелестная девушка, в которой смешалась русская и польская кровь, она скромно сидела возле Ермолова и отвечала на вопросы звонким и чистым голосом.

«Словно бубенчик серебряный… – Ермолов украдкой поглядел на нее, чувствуя кружение в голове. – До чего хороша! Неужто это мой жребий, моя судьба?..»

Вечером во время фейерверка они гуляли с Надин по парку, глядели, как водометы перед замком выбрасывали искрящиеся, подсвеченные струи. Бродя по аллее, Ермолов невзначай завернул с девушкой к беседке. Там слышались приглушенный женский смех и ответное робкое бормотание. Алексею Петровичу показалось, что он узнал голос своего адъютанта. Проводив Надин, он понял, что не заснет этой ночью, и пошел по дорожке куда глаза глядят.

Парк незаметно сменился лесом, потянуло прелью. Внезапно под ногами зачавкало, и Ермолов скорее угадал, чем увидел, впереди илистое и тенистое место, покрытое стоячей водой. Раздался резкий крик полуночника козодоя. По перу сова, по стати ласточка пролетела совсем близко, задев лицо. Алексей Петрович повернул назад.

Спал замок, только верхний полуэтаж был освещен единственным огнем: там был зажжен канделябр. Ермолов подошел ближе и увидел пригоженькое личико Надин. Она сидела у окошка и завивала локоны щипцами. Алексей Петрович стоял под дугообразным каменным сводом, прикидывая, что может взобраться на верхний ярус покоев. Он примерился и, цепляясь за выступы, полез вверх и оказался у самого окна.

Надин была не одна. Рядом с нею перед венецианским зеркалом, у столика, заставленного золотыми и хрустальными ароматницами, сидела княгиня Констанция.

– Не понимаю, что ты нашла в этом великане… – говорила она. – Он не затолкал тебя в вальсе своими копытами? Он ложится грудью на стол, когда ест, отвечает невпопад, а потом вдруг говорит колкость. Я бы, честно говоря, предпочла его адъютанта…

– Что ты, наверно, уже и сделала, хитрая бестия! – пробормотал Ермолов, отстраняясь от окна.

– Нет, ты не права, – своим мелодичным голоском отвечала Надин, – он очень хороший… Сильный и добрый…

– Надеюсь, ты не говорила с ним о своем положении? – сказала, брызгая на себя духами, княгиня.

– Увы, Констанция, я не умею лгать… Я объяснила Алексею Петровичу, что не имею доходов, что я бесприданница…

Ермолов тихо спустился на землю. «Сколько жить в безженстве!» – повторял он себе. Он чувствовал, как радость наполняет его душу, как все естество его обнимает весна.

Так протекло несколько счастливых дней. Вскоре пришло повеление от Аракчеева срочно отправиться к границе герцогства Варшавского для пресечения смуты. Алексей Петрович отложил решительное объяснение.

В изнурительных переходах, бивачных ночевках он думал о Надин, о возможности будущего счастья. Но мысль, что его бедность помешает их благополучию, все чаще навещала и грызла его. «Ведь я гол, как бубен, я – бубен бубном… – повторял Алексей Петрович. – Мне за тридцать… А она – юный, нежный цветок… Могу ли я лишать ее будущего?..» Он готовил себя к нелегкому объяснению, но уже предвидел, что вряд ли решится на брак. Были у него и прежде встречи, знакомства, но всегда он расставался потом бескручинно.

Теперь иное дело…

Житомирский губернатор давал бал, на который были приглашены не только знатные местные жители, но и шляхта из дальних городков и местечек. Пары шли в котильоне, когда появился Ермолов в сопровождении группы офицеров. Предоставив молодежи свободу развлечений, он медленно шел вдоль залы, ища среди танцующих ту, которая занимала его воображение и имела к нему равную привязанность.

Надин танцевала с кукольно-красивым шляхтичем и, завидя Ермолова, поспешила найти повод, чтобу оставить своего кавалера.

– Надин… Как ты хороша… – прошептал генерал, мучаясь мыслью, что страшно пойти на решительное объяснение. «В первый раз в жизни пришла мне мысль о женитьбе, о союзе счастливом и прочном. Дом, очаг, семья – как славно! Да, очаг, но какой? Ни у меня, ни у нее нет состояния, а я не в тех уже летах, когда столь удобно верить, что пищу можно заменять нежностями!..»

Тем временем собравшаяся в боковой зале у накрытых столов шляхта крутила усы за медом и горевала о трудной судьбе польской матки-отчизны. Громче остальных ораторствовал тучный старик с серебряными подусниками – почетный попечитель кременецкой гимназии граф Чапский. Ермолов уже не раз слышал, что он держал у себя в Кременце и других местах непозволительные речи, порицая Россию и ее государя, однако сам пока что не искал повода для внушения.