Кирилл Берендеев - Продавец воды

Он снова вздрогнул, сжался и распрямился. Чужие слова привычно проникли в разум, утвердившись в нем, будто родные. Будто и не прошло девяти лет с того момента, как он стал свободным человеком, долгих лет изгнания – сперва из дома, города, потом из страны. Ведь тогда, когда-то давным-давно, сейчас даже не верится, что те времена действительно были, он и думал и жил совсем иначе.

– А где это кафе, уважаемый? – решил для себя называть бывшего хозяина именно так. Мимо них, невдалеке проехала машина полиции, белая с зеленой полосой и надписью стального цвета. Чтоб издалека видно. Он увидел ее краем глаза, и тут же отвернулся. Даже не смотря на собеседника, понял, как он, мгновенно сжавшись в пружину, тут же расслабился. Уже привычно улыбнулся. Все верно, ничего не изменилось за девять лет, нет, может, что-то и произошло, но явно немногое, раз Халил вот так легко позабыл и где он и что он, вернувшись к той оболочке, что не всегда могла называться человеком.

– Хочешь со мной?

– Нет, я…

– Добро, я угощаю, раз так.

И двинулся в сторону углового дома, понимая, что Халил отправится следом. Дулари так и поступил.

Мысли, они не уходили. Совсем другие, о другом, вернувшиеся на четырнадцать, нет, еще больше, лет назад. Когда они, инженеры, только закончившие образование, молодые хозяева страны, как гласил лозунг на их предприятии, собирались после работы в очень похожем кафе недалеко от проходной, немного выпить, отдохнуть и перекинуться парой слов. Там тоже подавали пиво, местное, но Халил как и многие из его компании предпочитали испанский сидр, если конечно, он появлялся в продаже. Ведь все импортное было редкостью в те времена; это сейчас без дотаций и гуманитарной помощи страна прожить не может, а всего-то пятнадцать лет назад почти всё умудрялась производить сама или с помощью нанятой зарубежной силы. Тогда к иностранцам – как и ныне – тоже относились двояко. Вроде бы, всезнающие и всемогущие, они, приехав, строили заводы, фабрики, добывали нефть, металлы, газ, да практически все, чем были богаты недра державы. Но при этом и им запрещалось общаться с туземцами, а уж гражданам и подавно. Еще по временам детства он помнил детсадовские страшилки о злобных дядях из-за рубежа, которые вкладывают в жвачки лезвия или иголки с ядом и дают детям. А потому ничего из рук иностранца.

Забавно, но потом это выражение на короткий срок даже стало лозунгом. Халил часто видел его через зарешеченное оконце подвала. Но это уже другое время. Хотя, если вдуматься, не настолько и отличное.

Изнутри кафе выглядело полной противоположностью тому, о котором Халил вспомнил. Скамьи вместо стульев, на стенах дюралевые мечи, топоры и щиты, ну да, полное соответствие названию. Хорошо, хоть официантки одеты не по моде девятого века, правда, все как на подбор, русые, но наверное, либо парик, либо так уж получилось. Баварцы не норманны или скандинавы, чтоб щеголять арийской внешностью и нордическим содержанием.

Странно, как быстро он привык разбираться в особенностях местного уклада. Независимая гордая нация, почти горцы, одевающиеся не так, говорящие не то, гордящиеся не тем. Бавария всегда чуралась соседей, служа другим немцам, да и мигрантам поводом для шуток и побасенок. А вот прочему миру отчего-то именно баварские наряды, забавы, празднества – Октоберфест тут отдельной строкой – виделись как истинно германские, хотя ничего общего с подлинной Немецией не имеющие. Да и желание выйти из состава государства – оно никогда не исчезало. Жители всегда считали себя самостоятельными в любых вопросах, он хмыкнул, ну как шииты в их суннитской республике, лишь притворяющейся атеистической. Те тоже, чуть что, начинали бузить и требовать. Подавление их восстаний черпало много сил и жизней – так не стало его отца. Оттого и второе имя у Халила от матери. Едва сын появился на свет, отец отправился на очередную войну с горцами, как прозывали местные шиитов, хотя на равнинах страны, трудно было найти хоть какое серьезное всхолмье, но горцы в их культуре символизировали дикость и варварство, эдакие бедуины с автоматами, а оттого определение прижилось и используется с той поры, как государство отвалилось от Османской империи сто лет назад и стало само собирать другие народы под свое крыло.

Ахмад сел за длинный стол, оглядываясь по сторонам, будто ища знакомых. Вряд ли знал хоть кого из тех, кто в этот вечерний час потреблял горячее, запивая пивом. Халил механически тоже огляделся, потом услышал требовательное постукивание по лавке. Подсел, но с противоположной стороны. Хоть так проявив самость.

– Что закажешь, браток? – аль-Джарх заговорил на немецком, почти без акцента. Халила это даже немного покоробило. Его хозяин обычно чуждался пришлецов, стараясь общаться со своими; перемена, происшедшая с Ахмадом, покоробила его, уколола иголкой ревности.

Прежде, в иные времена и нравы, он заказывал стакан легкого ливанского каберне, на худой конец, местного портвейна – с виноделием в республике дела обстояли скверно. Это если не случалось сидра. Пил под легкую закуску, вполуха слушая сводку шестичасовых новостей – телевизор в кафе никогда не выключался. Немного отойдя от работы, присоединялся к приятельской беседе, что велась обо всем, дозволенном – везде могли оказаться наушники и соглядатаи. Непозволительное договаривалось уже по гаражам или кухням. Столы в том кафе тоже стояли большие, человек на восемь, как раз под их компанию: шестерых мужчин и двух женщин в возрасте от двадцати пяти до тридцати лет. Молодых хозяев земли.

Их женщины и здесь, и на родине с самого начала революции ходят в черных хиджабах. Будто другой цвет запрещен. Хотя да, исламистами был запрещен. Аль-Джарх, при случае и без него, любивший цитировать имама Ахмада, своего тезку, – верно, поэтому еще и любил, – стращал дочерей проклятием всеблагого, если те обнажат что-то, кроме лица и кистей рук, в чужом доме. Много позже Халил перечитывал сперва имама, после, отмеченные им аяты, но нигде не находил причин укрываться женщине полностью. Будто купленный в амманской мечети Коран оказался не того качества.

В Иордани женщины все так же носили черное. Будто воронье, они стремительно двигались стаями по улицам, залетая в магазин, всыпаясь в автобус, спускаясь и поднимаясь по лестницам переходов. Здесь, в Мюнхене, он поначалу тоже сталкивался с этими стаями, но позже правительство земли выпустило рескрипт, запрещающий женам всевышнего показываться на улице в подобных одеяниях. Воронье как ветром сдуло.

В том кафе, как и в этом, о таких вещах не думалось. Мужчины в те годы предпочитали джинсы и ковбойки, если нежарко, и льняные рыцарские рубахи и белые хлопковые брюки, когда печет. Изредка и в самое пекло кто-то обязательно одевался «как шейх» – белые куфия и тауб – изделия местных кооператоров. Кто б мог подумать, что через несколько лет выяснится национальная идентичность шейхских нарядов и культуры их республики и все станут одеваться таким образом.