Олег Моисеенко - Мы люди… Мост

Когда занялся огонь, оставшиеся жители были согнаны на край деревни, к хате бабы Веры. Первой в деревне горела хата Якуша.

Баба Вера безучастно сидела на своем бревне, держа в руках бессменный кий. В ее дворе послышались женский визг и крики. В нескольких шагах стояло несколько немцев, они о чем-то говорили и весело смеялись, а крик во дворе нарастал. Немцы поспешили туда.

– О, какая прелестная красотка, – весело зазвучали их голоса, и они начали гоготать.

Дочь бабы Веры сидела на земле, пытаясь одной рукой натянуть оборванный сарафан на открытый живот и ноги, а другой силясь отползти к плетню, подальше от молодых жадных взглядов. Ее измазанное землей и искаженное страхом лицо было ужасно, она в слезах беззвучно просила:

– Не надо, не надо…

Они продолжали гоготать и перекидываться словами, им было весело. К плетню, опираясь на посох, шла старуха, ее худое морщинистое лицо и широко открытые глаза выражали безумие и гнев. Сухая жилистая рука подняла посох и замахнулась им на стоящего рядом с ее дочерью немца, а изо рта бабы Веры неслись проклятия:

– Ироды, ироды! Оставьте дитя! Что ты здесь делаешь? Что тебе здесь надо?!

Немец встретился взглядом со старухой, смех прекратился, замолчали и приятели. Отступив назад, немец в поднятой руке с посохом и во взгляде ощутил смертельную опасность – такое же чувство он испытал в лесу, когда попали в засаду. Там его спасло чудо, он успел выстрелить в того, чье оружие было направлено ему прямо в живот, и сейчас автомат дернулся в его руках и прочертил дугу.

Старуха лежала, вытянув вперед руку, сжимавшую посох, а девушка делала последние судорожные движения.

– Какой дикий народ! Как свиньи, – посмотрев на безжизненные тела, произнес немец.

Хата бабы Веры занималась огнем.

Калиновчане, окруженные немцами и полицаями, сгрудились возле отброшенных въездных ворот. На той стороне дороги, у креста, стояло несколько полицаев, а впереди них, ссутулившись, Наум и Гавриш, который называл фамилии. Молча в знак согласия кивал головой староста, в толпе поднимались вой и причитания, и несчастного отводили к машинам. Вывели и Настю. Немец толкнул ее в плечо, она от неожиданности пошатнулась и, сделав шаг, упала, но тут же, опираясь на руки, поднялась и, сгорбившись, медленно подошла к односельчанам. Их стали заталкивать в машину.

По деревне гуляли людская беда и пожар, который никто не тушил. Недалеко от двора Наума занималась огнем отстроенная хата Артема. В толпе заголосила его жена, что-то показывая рукой; завертел головой и староста, выражая беспокойство, а Гавриш, обращаясь к полицаям и размахивая руками, объяснял им, что может сгореть хата Наума. Немецкий офицер подал команду, охрана расступилась, и люди с плачем бросились по улице к своим дворам. Немцы и полицаи, громко разговаривая и смеясь, рассаживались по машинам.

Не разъединил пожар калиновчан, часть из них, к чьим хатам огонь не подобрался, бросились отстаивать дворы, где пожар только занимался. Некоторые отстояли, остановили огонь; измазанные сажей и копотью, в прожженной местами одежде, подходили молча к погорельцам, затевая после слез разговор, где приткнуться жить на время. Беда крепко соединила людей, а уже поздним вечером завели деловые разговоры и можно было слышать слова в адрес Гавриша и Наума:

– У, паскуды! Кто бы мог подумать, что своих людей выдавать будут!

А во дворе старосты несколько близких ему людей вели тихо разговор.

– Мне старший полицай из Высокого, после того как Якуш немца убил и стрельбу устроил, так сказал: немцы приказали Калиновку спалить и почти всех расстрелять, их уговорили забрать тех, кто военным помогал. Вот и пришлось Гавришу называть фамилии, он знал, кто с военными связан, а иначе, может быть, мы бы уже и не сидели здесь. Немцы – они в этом аккуратные, раз – и все, – сказал Наум и замолчал.

– Они-то аккуратные, а появятся военные – что им скажешь? – в тон заговорил Прокоп.

Не в лыко был этот вопрос для старосты, хотел он крикнуть: «Да их перестреляют! Туда вон сколько немцев уехало, они стеной пойдут – мышь не проскочит», – но сдержался. Ему вдруг вспомнилась лежащая с кием баба Вера. Встал, отряхивая одежду.

– Хватит балакать, пошли покойников собирать – завтра хоронить будем.

Возле двора бабы Веры, когда подошел староста, уже собрались люди, тихо переговариваясь между собой. Баба Вера и ее дочка были положены на недогоревшей двери возле колоды, на которой она любила сидеть, и накрыты чьим-то домотканым одеялом, из-под которого торчал кий. «Наверное, не смогли вынуть из руки», – почему-то подумал Наум. Постояв и почувствовав, что разговора здесь не получится, решил показать свою власть:

– Хоронить завтра будем.

В ответ была тишина.

Суетились люди и во дворе Якуша. Его совсем обгоревшее тело нашли возле сарая и уже уложили в неизвестно откуда появившийся гроб, выставив его перед калиткой, уцелевшей при пожаре. Рядом горел небольшой костер, у которого сидели две женщины, читая молитву. Куда девалась Даша с детьми, никто не знал.

Наум и здесь почувствовал себя чужим и ненужным, к горлу подступала злоба: попробуй угоди людям, разве они оценят его старание? «Да если бы не я, может, всех бы в живых уже не было и некому было бы и хоронить», – пронеслась оправдывающая его поступки мысль.

В Калиновке в тот день сгорело двенадцать дворов, а назавтра хоронили Якуша и бабу Веру с дочкой. С самого утра велись среди пепелища поиски останков невестки и внуков Якуша, но следов их не было обнаружено. Тихо проходило прощание; несмотря на беду, пришли почти все калиновчане – кто в чем мог, но в чистых и опрятных одеждах. Строгими были их лица – хоронили людей глубоко уважаемых, особыми нитями мудрости и доброжелательности объединяющих сельчан, умевших выразить скорбь и радость, помочь в тяжкую минуту, а если надо – постоять за себя и других.

Разные мысли обуревали стоящих у гробов. Одни восхищались покойниками: не побоялась баба Вера немца, с кием кинулась на него, защищая дочку, а Якуш топором зарубил вояку, хотя, казалось, он уже совсем слабый. Другие с замиранием сердца вспоминали несчастных, которых увезли на машинах: может, уже и их нет в живых, не дай Бог. А куда же подевалась Марийка? Спуталась с военными, это она виновата, что сюда нагрянули немцы, – были и такие разговоры.

После похорон люди, как по команде, стали сооружать себе в лесу временные жилища, перенося туда скарб и даже уводя скот. Немецкая власть утратила в деревне свою силу и авторитет. Дошла из Новоселок весть, что военные устроили засаду и постреляли полицаев, а немцы нашли их лагерь, да там никого не оказалось – кто-то их предупредил. Местные полицаи еле уговорили не палить Новоселки, там тоже немцы забрали десять человек и увезли с собой. Все эти вести обрастали подробностями, разными догадками, и получалось, что скоро все деревни спалят, а людей увезут в Германию, что военных уже целый полк и против них направят аэропланы и даже танки.