Андрей Воронов-Оренбургский - Сталинград. Том четвёртый. Земля трещит, как сухой орех

Разговор с Арсением Ивановичем отчасти ослабил узел перекрученных нервов, причесал лохматые мысли, но желанного покоя не дал, вконец прогнав его, – в глазах ни капли сна. Мысли теперь скитались в далёких горах, мчались по каменистым тропам, минуя мрачные ущелья и пропасти, к родным дымам Урады, к деревянному крыльцу родительской сакли. Мысли, как и кони в табуне, были разных мастей. Чёрные, тёмные – о болезни, о смерти близких – он гнал от себя жгучей плёткой, но чем сильнее замахивался, тем большим огнём хлестало его по душе худое предчувствие, тем больнее сжималось и ныло сыновье сердце. В такие ночные минуты раздумий, он с радостным облегчением принимал беспамятство окопного сна, лишь бы отдалить тот момент, когда вернётся сознание и властно напомнит о дурном…

Такими предчувствиями-думами о родных, почитай жил любой фронт, любой солдат, до прибытия полевой почты, которая либо развеяла душевную хворь, либо подтверждала худшие опасения. А потому солдаты с радостью и суеверным страхом вскрывали письма из дому, – кто знает, какие вести, поведают ему на сей раз немые, бегущие строчки…Были и такие, кои заполучив из рук «почтаря» заветный треугольник со штемпелем, уходили, сторонясь чужих глаз, подолгу не решались вскрывать письмо; принюхивались к нему, шептали сокровенные слова защиты, будто незримый покойник уже ютился в оставленном ими далёком доме…И письмо, отправленное живыми, несло с собой его васильковый трупный запах.

Рука Магомеда сама потянулась к наградному карману, извлекла последнее из дома письмо. Сквозь мятые, подмоченные дождём строки его – ощутимо дышала бесконечная родительская любовь, плохо скрытые тревога и беспокойство за него, и горькая грусть долгой разлуки.

Написаны они были, как правило, одной и той же уверенной рукой – урадинского кадия, под диктовку отца и матери, и начинались всегда со священных для правоверных слов: «Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного…» Магомед усвоил этот незыблемый постулат с молоком матери. Мусульмане вообще не начинают какое-либо серьёзное дело, не произнеся: «Бисмиллагьи ррахIмани ррахIим».

…Читая эти первые строки, память уносила Магомеда в далёкое детство. Он хорошо помнил, что обязанность следить за своевременным и точным исполнением религиозных обрядов, была возложена на аульских дибиров (мулл).

…Когда в ущелье начинали густеть изумрудные, фиолетовые прозрачные сумерки, а небо на востоке принимало аметистовый оттенок, народ в большинстве своём шёл в мечеть на вечернюю молитву. Они, мальчишки, – три брата – Гитинамагомед, Магомед и Сайфулла, вместе с другими мужчинами аула обыкновенно отправлялись в мечеть. По окончании намаза поджидали отца, чтобы он видел их и избавил от ревностного расследования, которое всегда устраивал, если не встречал кого-то из них в мечети, сурово спрашивая: молился ли тот и где? – угрожая, что если, кто-то из них пропустит хоть один намаз, то Всевышний ниспошлёт большое несчастье на весь их дом.

…Набожные родители (не смотря на активную атеистическую пропаганду, что велась в те годы на Кавказе), строго исполняли повеления Шариата, который предписывал обучать детей с 7-летнего возраста всем молитвам, а за нерадение подвергать их строгим нареканиям. А за такое же небрежение к молитве детей с 10-летнего возраста должно подвергать телесному наказанию…Вероятно, ему ещё не было десяти, потому что его не били за неисполнение молитвы, а только крепко бранили и не давали есть, что всем им казалось хуже всякого телесного наказания. Впрочем, палка и плётка старого Танка, нет, нет, да и гуляла по спинам братьев и, отнюдь, не только за пропущенные молитвы…Большое хозяйство в горах, требует и большого труда. Тяжёлого, монотонного, ежедневного труда. В России на равнине, колодец есть почти у каждого дома, на каждой улице – точно! А выкопать колодец в горах Кавказа – подвиг! Это по плечу только очень сильной и дружной семье, а то и целому роду. Воистину каторжный труд, требующий железной воли и колоссального напряжения, – буквально от каждого.

…Когда муэдзин воспевал на крыше мечети призыв к молитве, весь аул умолкал, и водворялась почтительная тишина, прерываемая лишь голосами стариков, повторявших священные слова вслух. Каждый мусульманин обязан слушать муллу, когда он воспевает призыв к молитве, и повторять каждое слово вслед за ним. По окончании пронзительного призыва каждый порядочный мусульманин читает про себя сакральную молитву следующего содержания:

«Аллах, Всевышний наш и Вседержитель сего полного призыва, ниспошли Магомеду милость и высокую степень, Воскреси его на похвальном месте, кое Ты обещал ему в раю. Аминь. О, Всемилостивейший!»

…Он помнил: как по окончании призыва аксакалы двигались в мечеть на совершение молитвы вместе с кадием, а за ними шли и другие, которые молились отдельно. Пришедший в мечеть сначала совершал ритуальное омовение…По тому как по мусульманскому закону человек должен молиться на чистом месте и в чистом платье

По совершению намаза братья садились всегда в углу мечети, ожидая Танка, который в это время хотя и окончил уже обязательную молитву, но продолжал свои обычные земные поклоны. Кругом факела сидели мечетские послушники – муталимы, имея перед собою раскрытые книги и уча свои уроки…По окончании должных молитв отца вместе с ним все трое отправлялись домой ужинать…

На всю жизнь, юный Магомед, запомнил, передаваемые из века в век, истины стариков. Особым благочестием у горцев считалось и теперь ещё считается:

– помочь нуждающимся,

– накормить путника,

– устроить родник,

– починить дорогу или мост…

А для тех, кому это по средствам:

– построить мечеть,

– заложить строительство школы, больницу, или ссудить деньги на другие благородные дела, скажем:

– восстановить пришедшее в упадок кладбище,

– воздвигнуть памятник достойным людям тухума,

– или заказать печатный труд, в котором были бы воспеты героические страницы истории своего народа, или воинские подвиги и славные трудовые дела знаменитых на весь Дагестан земляков.

А надо заметить, что дороги в горах необычайно трудны и сто лет назад, и сегодня, – извилисты, обрывисты, необычайно узки, порой представляют из себя вбитые на огромной высоте в отвесные скалы брёвна с дощатыми настилами, и надлежащее содержание их было делом весьма нелёгким, а более опасным и рискованным.

* * *

..Магомед придвинул ближе к свету мятый листок бумаги и в сотый раз перечитал письмо из дома, которое получил ещё в июне, почти три месяца назад.

«Ассалам алейкум! Дорогой наш сынок Магомед! День твой да будет светлым, а голова да будет цела и здрава…» Он читал урывками, лишь некоторые места и без того, зная письмо наизусть.