Наталья Навина - Последние Каролинги – 2

Он ушел, и король с палачом остались вдвоем среди крестов.

– Ты служил королю Карлу Лысому?

Старик задрал голову, веки поползли вверх, открывая мутные, со слезой, глаза.

– Служил… верно служил… пока был в силах.

– Тебе приходилось допрашивать человека по имени Одвин? Его еще называли Одвин-бретонец или Одвин-чернокнижник.

Старческие глаза, казалось, стали еще мутнее.

– А… мало ли их было… разных Одвинов, Эдвинов, Годвинов… всякие через мои руки прошли.

Предупреждал же Фарисей, что старик временами заговаривается! Хотелось схватить старую мразь за горло, тряхнуть, выбить правду! Но мешало отвращение… и что-то еще.

– Припомни («Припомни», – недавно сказала ему Азарика). Это было девятнадцать или двадцать лет назад. После мятежа Черного Гвидо. При допросе присутствовал сам король. Твой король.

– Ах, этот… колдун из Пуатье… Я допрашивал его как полагается… водой… потом огнем и раскаленным железом… но костей ему не дробил… Король велел отпустить его, сказал – «Пусть сдохнет на свободе».

Пот выступил у Эда на лбу.

– Он сознался?

– Он ни в чем не сознался.

Странная легкость на сердце. Как будто от того, что Одвин сумел устоять на допросе, что-то изменится…

Но палач тут же добавил:

– Да и не в чем ему было сознаваться…

– О чем же спрашивал его король?

В скрипучем голосе послышался смутный намек на удивление.

– О чем же, как не об отродье Черного Гвидо?

– Что?

– Ну да. Уже когда мятежника и жену его повесили, люди его под пытками сознались, что жена Гвидо незадолго до того разродилась, а младенец куда-то исчез. Не знали даже, был ли то мальчик или девочка. А этот… бретонец… был приятелем Черного Гвидо. И король думал, будто мятежник ему свое отродье и передал.

– И Одвин ничего не сказал?

– Говорю я, он ничего не знал! Нет бесстрашных людей, есть неумелые палачи… Я не был неумелым. Но, если б это был его ребенок, у него был бы смысл запираться. Кто будет терпеть муки из-за чужого? Они ведь были даже не в родстве… и король велел прекратить пытку…

Эд был уже готов повернуться и уйти. Но неожиданная мысль приковала его к месту.

– А зачем… Карлу Лысому было так важно знать про ребенка Черного Гвидо? Ведь мятежника он уже казнил… и что ему было в новорожденном младенце?

Сейчас глаза палача не были ни мутными, ни слезящимися. Жидко-голубые, с желтеющими белками, они светились превосходством. Он обладал знанием, которого стоящий перед ним молодой и сильный мужчина был лишен.

– Но ведь Черный Гвидо утверждал, что он – истинный Каролинг… и законный наследник престола Нейстрии. Иначе зачем ему было подымать мятеж?

«Редкая принцесса в империи получила образование, равное моему…»

Что за провидение стояло за этой фразой?

Если раньше и существовали сомнения в том, что Азарика – дочь Черного Гвидо, то теперь они отпадали. Но за разрешением одной загадки вставала другая, большая. Кто, когда слышал о таком претенденте на франкский престол? Мятеж был быстро подавлен, сказал Крокодавл. И участники наверняка казнены. Кроме Одвина. Который, как говорят, в мятеже не участвовал. Но был замешан…

В чем именно он был замешан? Предположим, Гвидо только называл сея Каролингом… хотя имя это в роду Каролингов не столь уж редкое… но даже если он был самозванцем, Одвин в его права на престол несомненно верил. Ради этого он терпел пытки и изгнание – не из упрямства, не из страха, не из злонравия колдуна. Ради верности. Верности кому? Или чему?

«Погоди чуть-чуть, и я сделаю тебя царицей мира…»

Но тогда получается, что в права Гвидо верил и король Карл? Ведь Одвина много в чем можно было упрекнуть – и в пособничестве мятежнику, в котором тот, несомненно, был повинен, и в чернокнижии, которым, как ни крути, Одвин занимался – сама Азарика подтвердила пресловутые «халдейские книги». Но Карл Лысый спрашивал его только об одном – где ребенок Черного Гвидо? И не случайно ему так важно было знать, мальчик это или девочка. Мальчик был ему опаснее… И, уверившись в том, что Одвин ничего не знает, выбросил его за ненадобностью. На все прочие, истинные или мнимые провинности бретонца, ему было наплевать…

А может, все это пустые домыслы, и не верил Карл Лысый вовсе, что кто-то может потеснить его на троне, а просто хотел вывести под корень всю семью мятежника – дело обычное? Опасался будущего себе мстителя…

Слишком зыбко все это было, слишком неопределенно. А неопределенности Эд не любил. И это его раздражало. Особенно потому, что он чувствовал – возможно, кое-что известно и Фортунату. Вряд ли он сам это сознает, но не исключено, что из своего прежнего знакомства с Одвином он мог вынести что-то такое, о чем потом, по прошествии многих лет, забыл или не придал значения… Но ведь он же имеет привычку все записывать… значит, может и вспомнить!

И все-таки что-то удерживало Эда от того, чтобы обратиться к Фортунату. Просьба ли Азарики, собственное нежелание тревожить старика… Из Крокодавла же он явно вытряс все, что тому было известно. Но у Крокодавла имелся напарник. И, когда по возвращении в Лаонский дворец королю сообщили, что объявился, наконец, Нанус, первая мысль была – вдруг этот что-нибудь знает? Но когда это помесь паука с ящерицей предстала перед королевские очи, Эду пришлось подавить в себе досаду – не мог тот ничего знать, годы не те. Ярмарочный мим был гораздо моложе его самого, и в дни мятежа Черного Гвидо он был еще малым ребенком… Нет, нужно отвлечься от навязчивой мысли и вернуться к тому, зачем непосредственно Нануса на север и посылали. Ему было предписано вызнать намерения германских Вельфов. Гибель их франкского сородича Готфрида, графа Каталаунского, от рук Эда могла подвигнуть Вельфов на участие в военных действиях против последнего. Но Вельфы, так же, как их сюзерен, новоизбранный король Австразии Арнульф, еще не приняли окончательного решения. Арнульф Каринтийский, разумеется, рад был бы подгрести Западно-Франкское королевство под свою руку, тем более что еще год назад Нейстрия и Австразия были объединены под властью одного монарха, и живы были еще люди, помнившие, как эти государства до Верденского раздела и в самом деле были едины. Да и слабоумный Карл в качестве игрушечного наместника Нейстрии был бы ему не в пример удобнее. Однако канцлер Фульк, теперь вовсю искавший поддержки австразийского короля, в свое время не менее усиленно интриговал против его избрания, Арнульф же был злопамятен. А Эд, против которого предполагалось выступить, приходился – или считался – Арнульфу довольно близким родственником (впрочем, как и Карл…). Конечно, ради выгоды властители забывают и более близкое родство, но пока что это служило удобным предлогом для того, чтобы выжидать.