Наталья Навина - Последние Каролинги – 2

Руки его сжались в кулаки, ногти впились в ладони.

– А теперь присягайте!

Первым выступил молодой Генрих Суассонский.

– Я желаю, чтобы Ги Эвдинг царствовал над нами и присягаю ему! – звонко прокатился под сводами его юношеский голос.

– Я желаю, чтобы Ги Эвдинг царствовал над нами… – Альберик, сеньер Верринский, бывший наместник Суассона, ныне – ближайший соратник короля в будущем итальянском походе.

– Я желаю, чтобы Ги Эвдинг царствовал… – неожиданно Роберт понял, что это его собственный голос. Он, Роберт, граф Парижский, выступил из рядов знати и приносит вассальную присягу мальчишке, ставшему для него средоточием краха всех надежд, отобравшему у него престол и благорасположение брата. Ему показалось, что взгляды всех собравшихся в соборе обратились на него. Что они делают? Смеются? Злословят? Удивляются?

Ничего не понять.

И все же он довел клятву до конца. И вслед за ним принесли вассальную клятву герцоги и графы, сеньеры и бароны – знатнейшие из знатных, присутствующих здесь. Остальные же изъявили свою преданность общим кличем:

– Да здравствует король!

Шесть лет назад многие из собравшихся кричали в Компендии: «Да здравствует королева», когда на голову блистающей здесь золотом самых богатых одежд молодой женщины был возложен брачный венец. Впоследствии, после рождения наследника, она также была коронована в Лаонском соборе. Но тогда церемония была значительно менее пышной и многолюдной.

Упомянутая женщина также спустилась со своего возвышения. Тяжелые от драгоценного шитья одежды делали ее походку медленной и торжественной. Королева редко покидала Компендий, и многие сейчас с удовольствием бы на нее поглазели, но в нынешнем ритуале главным действующим лицом была не она.

Церемония продолжала свой ход. Приняв клятву верности от своих подданных, юный сюзерен должен был дать им ответную клятву на святом Евангелии, которое лежало раскрытым на алтаре. Взяв мальчика за руки, родители повели его к алтарю. Для окружающих сейчас эти трое – мужчина, женщина и ребенок – представлялись какими-то высшими существами, не принадлежавшими к жалкому и слабому роду человеческому, воочию воплощая утверждение, что всякая власть – от Бога. Ибо человеческое сознание устроено просто и видит проявление царственности в богатстве, пышности, силе и красоте. И это, быть может, не такая уж большая ошибка.

Почти никто уже не расслышал слов, которые произнес Ги, положив правую руку на Евангелие. Церемония близилась к завершению, и все напряглись, ожидая главного мгновения.

Вновь приблизились прелаты. Королева отступила в тень, пропуская епископа Габунда. В полумраке и мерцании свечей ее облитая золотом фигура казалась лишенной плоти, словно выступившей из сна.

– Коронуйте помазанника божьего! – провозгласил легат.

Корона была уже в руках епископа, который принял ее от маленького прислужника. И произнес самые главные слова нынешнего дня:

– Венчает тебя Господь.

Опустить корону на голову миропомазанника должен был высочайший по званию сеньер королевства. Но высочайшим из присутствующих был сам король. И Эд взял корону и сам венчал своего сына на царство.

Грянули певчие и колокола на соборной звоннице. Глаза Фортуната застилал туман. Он чувствовал себя, как Симеон во храме. Те, кого он любил, были сильны, счастливы и на вершине славы. Больше ему нечего было желать от жизни.

И среди радостных воплей, пения, органного грома и вакханалии колоколов стоял Эд – герой, победитель судьбы, триумфатор, король.

– Я его уничтожу, – шептал Роберт сквозь бурю этих звуков. – Я уничтожу его.

– Пошла прочь, потаскуха одноглазая! Это ж надо – такой наглости набраться – среди бела дня ломиться в мужскую обитель! Может, и есть такие развратные монастыри, куда девицы денно и нощно, как к себе домой, хаживают, только у нас здесь дом Божий и порядки строгие…

Но Деделла не уходила, только уворачивалась от взмахов посоха, которым пытался огреть ее привратник. Шесть лет назад другой привратник другого монастыря также гнал ее от ворот, куда ее прибило отчаяние. Сейчас отчаяние было побеждено упрямством – возможно, фамильной чертой Эттингов.

– Ты что орешь, Ансельм? Монахи уж и мессу петь перестали, все шеи посворачивали в сторону ворот…

Из калитки в запертых воротах, ловко орудуя костылями, появился мужчина на пару лет старше Деделлы. светловолосый, светлобородый, с карими глазами – одним словом, всем бы хорош, если б ноги были целы. Он окинул Деделлу совершенно однозначным взглядом, но это ее не смутило – в дороге она и не с таким сталкивалась.

– Не лезь, Фридеберт, – заявил привратник. – Это потаскушка… а может, помешанная. Пошла вон, говорю, а то приору пожалуюсь, и он прикажет тебя высечь!

– Я не уйду. Здесь у меня племянник, – твердо сказала Деделла.

– Знаем мы этих племянников – ростом с воротный столб, и рожа – на коне объезжать!

– Нет. Мой племянник маленький. Ему семь лет.

Колченогий Фридеберт, до этого слушавший перебранку без особого интереса, перестал обшаривать Деделлу взглядом и встрепенулся.

– Погоди! Как зовут твоего племянника?

– Винифрид… он из рода Эттингов… и я тоже.

– Малыш Винифрид и вправду живет здесь…

Деделла охнула и прижала руки к груди. Но Фридеберт хмурился.

– Только где ж ты раньше была, женщина? Нам было сказано, что Винифрид – круглый сирота, и все родные у него умерли.

– Я… была далеко. – Упрямство Деделлы как-то разом оборвалось, как натянутая струна, она готова была разрыдаться и признаться этому человеку во всем. Но – что-то удерживало ее от того, чтобы рассказать правду. – Я только недавно узнала о нем… и сразу поспешила сюда.

– Ясное дело! – снова вмешался привратник. – Хочет выдать себя за родственницу королевского крестника и подкормиться с этого дела. У, бессовестная!

– Я не лгу! Пропустите меня к нему! Пропустите, а то я буду стоять здесь, пока не врасту в землю!

– Успокойся, женщина, – сказал колченогий довольно доброжелательно. – Во-первых, тебя сюда не пустят. Во-вторых, твоего племянника сейчас все равно нет в монастыре…

– Куда вы его подевали? – Деделла заметалась на месте, как собака, потерявшая след, но готовая снова ринуться в бег.

Фридеберт внимательно посмотрел на нее, но теперь выражение его глаз было уже совершенно иным.

– Да… похоже, ты действительно была далеко. Хорошо. Тебя сюда не впустят, зато мне можно выходить – я не монах. Пошли отсюда, посидим, потолкуем.

– Ах вот оно что у тебя на уме! – взвился привратник. – «Посидим, потолкуем…» Думаешь, если у приора в приятелях, можно под монастырскими стенами непотребство творить? Ах ты. рожа наглая, недаром тебя Фарисеем прозывают!