Наталья Навина - Последние Каролинги – 2

Роберт покосился, ища близ матери наследника престола. Но его не было. Королеву окружало несколько разряженных придворных дам и девиц – этакий пестрый птичник. Рядом с креслом, опираясь на спинку, стояла высокая полная женщина. Роберту показывали ее на празднествах и называли имя – Гисла, сеньера Верринская. Говорили, что это лучшая подруга королевы. Роберт не помнил, чтобы где-нибудь встречал ее раньше. Наконец, он заметил, что подле возвышения, у ног королевы стоял табурет, на котором примостился монах с побитым оспой лицом – его Роберт видел в соборе рядом с епископом.

Обозрев все собравшееся общество, Роберт поднял голову и взглянул на короля и королеву прямо. Как, любопытно, они поведут себя теперь?

Никак.

Все те же лица-маски, надменно-благожелательные, равнодушно-милостивые.

Роберт сглотнул.

– Я также хотел бы осведомиться о здравии королевы.

Она повернула голову к мужу, словно прося соизволения на ответ. Тот слегка кивнул.

– Я в добром здравии, благодарю вас, граф, – раздался красивый звучный голос, совсем не похожий на тот, что он помнил.

«Боже мой! Может, это не та женщина? Озрик, это ты? Это с тобой мы валялись на нарах и гнили в темнице? А битву под Самуром помнишь?»

Но это движение души было короче вспышки молнии. Нет, он так не скажет. Столь этикетным поведением его явно ставят на место. Но он будет продолжать.

– А милый моему сердцу племянник? – здесь голос Роберта слегка дрогнул.

Голос Эда был так же бесстрастен.

– Мой соправитель вполне благополучен.

Неужели и так его не пронять? На скулах Роберта выступили алые пятна, словно он только что получил пощечину. Не вставая с колен, он повернулся к королю, устремив на него взгляд своих голубых глаз.

– Дорогой брат… забудем все прошлое… все то, что омрачало его… и вспомним, что мы – одна плоть и кровь, сыновья одних и тех же родителей…

Проклятье! Ведь это же Эд должен был сказать, а не он!

– Если память о нашей былой братской привязанности имеет цену в этом мире, то прошу принять от меня любую службу, которую я буду в состоянии оказать. И если моему брату угодно мое участие в итальянском походе…

На мгновение ему стало не по себе. А вдруг Эд согласится? Роберт вовсе не рвался в Италию. Кроме того, покосившись в сторону, он заметил, как покривилось лицо рябого монаха. Припадочный, что ли?

– Мы не требуем от вас подобной жертвы, граф, – раздался бесстрастный голос. – С нас достаточно той ленной службы, которую вы несете для нас в городе Париже.

Странно устроена душа человеческая: он ждал отказа, он хотел отказа, и все же этот отказ ранил его, как самое беспримерное предательство.

– Что ж, – сдавленно произнес Роберт, – если моему дражайшему брату не угодно, чтобы я сопровождал его, я остаюсь на том месте, которое он мне предназначил. И пусть новые победы, как всегда, сопутствуют мечу Робертинов…

– Мечу Эвдингов, – холодно поправил король.

– …чего я желаю от всего сердца, – с трудом закончил Роберт. Он ощутил, как неописуемо легкой становится голова, точно в преддверии припадка, к горлу подступает тошнота и трясутся руки. В таком состоянии люди готовы на все. Но он подавил в себе этот приступ гнева и отметил, что тот, кажется, остался незамеченным королем и королевой. Либо им было все равно?

Эд отпустил его, добавив несколько ничего не значащих слов. Роберт снова заверил короля в своей всегдашней преданности. И вышел на негнущихся ногах.

Никакого намека на братскую любовь! Что там любовь – на родственную привязанность! У Эда не сердце, а кусок льда. Недаром матушка всегда относилась к нему, как к чужому… Он защищен со всех сторон своим бесчувствием. Что ему род, семья, любовь – от всего он отречется ради своих великих целей, все кинет на костер своего безграничного самолюбия. Такого человека можно только убить. Иначе бороться с ним невозможно. Видит Бог, он предпочел бы другие методы. Но ему не оставлено выбора.

Задумавшись, он медленно направлялся к отведенным ему покоям по нижней наружной галерее дворца. От внутреннего двора ее отделяли лишь отделанные цветным мрамором колонны. Свита, возглавляемая Ксавье, следовала поодаль, так, чтобы не мешать размышлениям графа, но в случае необходимости оказаться рядом.

Выбежавшая из-за колонны молодая девица едва не столкнулась с Робертом, охнула, отскочила, при этом не удержала равновесия и едва не упала. Роберт протянул руку и помог ей удержаться на ногах. Еще не взглянув на ее лицо, он по одежде – на ней было атласное платье персикового цвета – понял, что это не простая прислужница.

– Прошу прощения, ваша светлость, я помешала вам…

– Ты меня знаешь, благородная девица?

– Мы только что виделись – в зале приемов. Я из придворных девиц королевы.

– Конечно. Теперь я тебя тоже узнал.

На самом деле в зале приемов он ее даже не заметил. Однако в Париже он приучил себя держаться любезно с людьми любого звания – это могло пригодиться впоследствии.

– Королева послала меня к вышивальщицам. Я хотела сократить дорогу и… – пыталась объяснить девица. В глазах ее, устремленных на высокого стройного красавца в черном, белокурого и печального, светился бессмысленный восторг. Скорее всего, поручение королевы, если оно вообще имело место, было всего лишь предлогом… Сама же она была вполне недурна собой – с пышными золотистыми волосами, нежной кожей, розовый румянец которой перекликался с цветом платья, и большими голубыми глазами, несколько выпуклыми – но это был их единственный недостаток, отметил Роберт. Хотя, конечно, до небесной прелести Аолы было ей далеко. Так же, впрочем, как и до сумрачной, замкнутой на себя красоты той, что он оставил только что в зале приемов.

– Не будет ли грубостью с моей стороны спросить имя благородной девицы?

– Меня зовут Ригунта, – с готовностью отвечала та. – Я из рода Гвонхеймингов из Амьена. В моих венах течет чистейшая франкская кровь.

– А ведь далеко не все при этом дворе могут похвастаться чистотой франкской крови, какое бы высокое положение они не занимали, – заметил Роберт.

Ригунта не сразу сообразила, о чем речь. Глаза ее округлились, а когда поняла, то прыснула, прикрывая рот ладошкой.

Роберту она была совершенно ясна: обычная горничная, несмотря на придворное звание, горничная, обожающая злословие о своей госпоже. Что ж, от лакейских пересудов тоже может быть толк.

– А скажи мне, благородная Ригунта, что за уродливый монах сидел там с королем и королевой?

– Это Горнульф, приор святого Медарда. Все говорят, что он будет королевским духовником.

– Но разве исповедник короля – не каноник Фортунат?

– Фортунат, но он уже стар, и говорят, что своим преемником он назначит этого Горнульфа. – Тема была явно неинтересна Ригунте, но она раза была показать свою осведомленность. – Только его все называют Авель…