Иван Наживин - Иудей

И все готовы — по Аристофану — предоставить в распоряжение демоса свою голову, чтобы тот, высморкавшись, вытирал о неё пальцы… Так что этот старый и почтённый легионер, который продаёт ребятам всякие сласти, теперь, можно думать, единственный человек на форуме, который продаёт действительные ценности… Ребята! — своим слабым голосом воскликнул он. — Мы хотим порадовать вас и почтить ветерана: разбирайте все его сласти — мы платим!..

И вокруг смеющегося Пантеруса началось настоящее столпотворение. Язон дал старому воину несколько золотых, и снова оба пошли форумом дальше. Но это было дело нелёгкое: то преграждала им путь процессия салийских жрецов с их щитами, то тяжёлый октофорон [54], который несли восемь дюжих рабов и в котором пышно возлежала какая-нибудь дорогая красавица, то проезжали квадриги, то мальчишки-нищие стравливали худых, израненных собак…

— Надо взглянуть, какие новые книги вышли, — сказал Филет.

Они подошли к колоннам, на которых пестрели объявления издателей. Первым издателем книг в Риме был друг Цицерона Помпоний Аттик. В его мастерской работали сотни писцов и переплётчиков, потому что сочинения любимых авторов издавались часто в нескольких тысячах экземпляров. Потом дело книгоиздательства стало расти и в это время им занимались в обширных размерах братья Созии, издатели Горация, Атрект, Валериан Поллий и другие… За колоннами, перед дверью книгопродавца, были со вкусом разложены книжные свитки, начищенные пемзой, блестящие от кедрового масла и накрученные на чёрную палку с вызолоченными концами и с пергаментными полосами, на которых было написано заглавие. Язон с Филетом просмотрели объявления, но ничего по своему вкусу не нашли. Впрочем, братья Созии высылали в библиотеку Иоахима, в Тауромениум, по его приказу все, что выходило в Риме нового.

— Эти колонны, покрытые афишами, часто занимают мою мысль, — проговорил среди шума форума Филет. — Чрезвычайно наивен тот, кто думает, что слава венчает наиболее даровитого. Для того чтобы быть изданным, надо иметь деньги, связи и, прежде и после всего, принадлежать к какому-нибудь цеху поэтов и писателей, которые выхваляют один другого. Только это даёт тебе право попасть на эти вот колонны с цветными лоскутами папируса. Лучшие, настоящие поэты хранят теперь необнародованные произведения свои в скринях, в этих маленьких девственных храмах Весты, куда доступа непосвящённым нет. Ты раньше писал прекрасные стихи. Я благословляю твою судьбу, что она совершенно лишила тебя этого зуда славы и что имени твоего на этих пёстрых лоскутах ещё не было, а может быть, и не будет. И если это будет так, я готов признать, что жизнь свою я прожил не совсем даром. Друг мой, будем продавать тут овощи, овчины, калиги, мясо, все, что хочешь, но не будем торговать словами! А ещё лучше не будем торговать ничем: пусть этот бравый легионер с белой головой и весь в рубцах будет последним честным человеком на римском форуме… А теперь пойдём подышать воздухом Кампаньи, на Аппиеву дорогу — после форума и сената и лёгким, и душе это будет очень хорошо…

Лабиринтом узких и грязных улиц оба философа пробирались на окраину города, туда, где от Аппиевых ворот бежала к далёкому Брундизиуму прекрасная Аппиева дорога. И, когда было можно в сутолоке, Филет делился со своим учеником и другом своими мыслями.

— Когда я читал отчёт о заседании сената в первый раз, — рассказывал он, — мне все вспоминалась детская игра в цари: какую глупость царь ни приказал бы другим играющим, они заранее обязуются исполнить решительно все не только в пределах благоразумия, но при озорстве даже и далеко за его пределами… Эти люди в белых тогах и часто с белыми, уже уставшими, казалось бы, головами делают то же, что и дети. Они говорят нам: мы отцы отечества, в наших руках вся власть над вами. Смотрите на эти тоги с широкой пурпуровой полосой — вот вам доказательство истинности того, что мы теперь говорим вам. А потому повинуйтесь нам, что бы мы вам ни приказали. И игра эта идёт вот уже века и никому не надоедает, по-видимому, хотя толку из неё никакого не получается… Их сердитые законы только карточные домики, которые держатся до первого ветерка или до тех пор, пока они выгодны власти. Недавно мне пришлось беседовать на эту тему с Петронием. Он был бы умный человек, если бы не выставлял так своего ума на каждом шагу. Он рассказывал мне, как несли на казнь маленькую дочку Сеяна — за то, что отец её попал в немилость у цезаря. Она все спрашивала, куда её тащат и зачем, и все обещала, что если она в чем провинилась, то пусть посекут её немножечко розгой и она больше не будет повторять своего проступка — только пусть ей скажут, в чем она провинилась. И так принесли её к виселице. А так как августейший закон вещает, что девственницу повесить нельзя, то палачу было повелено, дабы не нарушать закона, тут же под виселицей девочку изнасиловать, а потом уже повесить. Если правительству нужно, чтобы рабы показали против своего господина — что законом воспрещено, — то они выкупают этих рабов и заставляют их показывать против своего бывшего господина. Если нужно кого уничтожить, а не за что, то его обвиняют в оскорблении величества и лжесвидетели торжественно подтверждают это. Перед выборами на какую-нибудь должность бездетные, чтобы обойти закон, усыновляют кого-нибудь, а как только получают они претуру или провинцию, так тотчас же отказываются от своих прав на тех, кого они усыновили. Совершенно так же работает наш афинский ареопаг и ваш иерусалимский синедрион. Везде игра в цари. Можно сказать, что главное дело всех этих августейших учреждений в том, чтобы стараться узаконить беззаконие. Весь Рим бранит цезарей, но, когда рассмотришь то, что скрыто под державными, почти священными буквами S. P. Q. R., то, право, начинаешь думать, что цезарь только ярлык на плохом товаре…

Они медленно шли путаными улицами к цели. Это было делом не лёгким. То и дело им преграждали путь то продавец зелени со своей тележкой, то кучки людей, стоявших перед цирюльней или лавкой глазного врача, которые тогда заменяли клубы, то уличные прорицатели со своими урнами, в которых лежали билетики, предсказывающие судьбу, то жрецы Изиды или Кибелы, собиравшие подаяние, то уличные музыканты или плясуньи, то мальчики иудеи, нищие.

— И когда ты входишь во все эти учреждения, где люди условились играть в цари, — продолжал Филет, — первое, что тебя поражает, это — торжественность обстановки. Эта торжественность всегда первый признак, что что-нибудь неблагополучно, что тут, наверное, игра в цари — только не такая невинная, как у детей. Когда крестьянин выезжает на пашню, ему нет надобности надевать белую тогу с широкой каймой, ликторы и толпа клиентов будут только мешать ему, и нет ему времени подбирать периоды и разводить руками так и эдак: его дело говорит само за себя…