Иван Наживин - Иудей

— Правильно Спаситель предсказал, что разделит он самых близких и воздвигнет брата на брата, — сказал старик с белыми бровями.

«Так какая же в этом польза разделять близких и воздвигать брата на брата? — подумал старый Жаворонок. — Нет, нет, что ни говори, а непонятно!»

Смерть внука Перценния придавила старика. Он совсем был бы готов вступить в общину, но такие разговоры смущали и останавливали его.

— А у нас рассказывали, что большое-де прение между Симоном да Петром было, — заговорщическим шёпотом проговорила бойкая востроносая торговка. — И будто, вишь, Пётр Симона-то на состязание вызвал: давай-де сделаем каждый чудо, и тогда будет видно, с кем Господь. И вот будто Симон тот же час поднялся перед народом на воздух и давай летать так и эдак, а Пётр подошёл будто к одной торговке, которая рыбой торгует, и, помолившись, взял да и воскресил… солёную селёдку!..

— Экие болтуны! — возмущался кузнец. — Экие врали!

Между тем Язон с Филетом, взволнованные виденным и слышанным, шли к дому. Рим жил своей обычной жизнью. Гремели по камням коваными колёсами колесницы, кричали торговцы и дети, голуби звонко плескали крыльями. В угловом кабачке гуляки плясали непристойный, запрещённый правительством кордак, и зрители, опасаясь вигилов, все же хохотали и рукоплескали бесстыдным плясунам. В храме Изиды была, как всегда, толпа.

— Как видишь, друг мой, проделка бога Анубиса не произвела на верующих никакого впечатления, — сказал Филет. — Нет ничего бесплоднее в жизни, как обличать суеверия толпы: она без них не может. И заметь, что в толпе молящихся много матрон из самых лучших семей Рима…

Вдруг преторианцы преградили им путь: император выезжал со всем двором в далёкое путешествие, чтобы пением своим доставить удовольствие всему народу италийскому. И долго стояли, пропуская пышный поезд цезаря, Язон с Филетом. Яркие богатства слепили римлян. Даже мулы были убраны в дорогие ткани и в золото и подкованы были серебряными подковами. Но особенное удивление и восхищение толпы вызвал отряд африканских всадников на дивных конях, которые гарцевали за колесницей императора. Нерон милостиво взирал на восторженно приветствующих его римлян, и ему было жалко, что он вынужден огорчить их своим отъездом. Но — искусство прежде всего: не им ли отличается человек от бессловесных?.. Поппея была беременна и осталась в Риме, но все его любимцы — экзолеты и Гальвина Криспилла, проститутка, к которой крепко привязался цезарь, сопровождали своего венценосного покровителя… Особое внимание обращал на себя красавец-мальчик Спор, которого Нерон сперва оскопил, а потом, сделав ему блестящее приданое, женился на нем…

Отставленный Агриппой за убийство Иакова первосвященник Анания II, грузный, жирный старик, славившийся своими гастрономическими увлечениями, возлежал у себя в саду под пальмами и коротал жаркие послеполуденные часы за чтением «De rerum natura» [72]знаменитого Лукреция. Он давным-давно не верил ни во что. Раньше он принимал деятельное участие в политической и религиозной борьбе, но все это опротивело ему и в тенистом саду своём он спокойно ждал конца света. Философов он ставил тоже не очень высоко и любил вспоминать Гомера, который называл их бесполезным бременем земли. В Эпикуре и его учениках он как раз и ценил более всего то, что у благостного мыслителя этого совершенно отсутствовало желание вогнать свои мысли в систему: он шёл всегда туда, куда влекло его благородное сердце, ни в малейшей степени не заботясь о том, противоречит он себе или не противоречит, укладывается то, что он говорит, в стройную башенку слов или не укладывается. Какая может быть «систем» в этом мире обманов?

И Анания, грузный, красивый старик с жёсткими глазами, читал теперь под пение цикад как раз о тех обманах, которые владеют человеком даже в повседневных мелочах.

…Далее лужа воды глубиною не более пальца,

На мостовой между камнями улиц скопившись порою,

Вид под землёй нам открывает столь же большой, необъятный,

Как и зияющий свод над землёй вознесённого неба.

И представляется нам, будто тут, под землёю, мы видим

Тучи и все те предметы, что в дивном находятся небе.

Если в средине потока наш конь остановится борзый

И в это время посмотрим мы в быстротекущие воды,

То мы коня в них увидим, стоящего кверху ногами

И с быстротой уносимого волнами против теченья.

Также, куда б мы ни кинули взора, нам будет казаться,

Будто все вещи плывут и несутся таким же порядком.

Портик возьми, наконец, представляющий ходы прямые

И состоящий притом из колонн одинаких повсюду.

Если же вдоль поглядеть от какой-нибудь точки предельной,

То постепенно он сводится к конуса узкой вершине:

Крыша склоняется к полу, сближается правый бок с левым

Вплоть, пока все тут к вершине конической в нем не сойдётся…

Ночью, когда разреженные тучи уносятся ветром,

Нам представляется, будто блестящие светочи неба

Поверху как бы навстречу идут облакам, и при этом

Вовсе не теми путями, какими идти надлежит им.

Далее: если ты руку к глазам поднесёшь и немного

Снизу надавишь их, то образуется чувство, как будто

Все, что ты видишь, в двойном пред тобою является виде,

Видишь в светильниках, как разгорается пламя двойное,

Видишь в жилище своём, как двоится домашняя утварь,

Как у людей появляется по два лица, по два тела…

Первосвященник перебросил несколько страниц.

…Эти места козлоногих сатиров и нимф приютили,

Как утверждают туземцы, и здесь поселилися фавны.

Здесь они, ночью блуждая, весёлой игрою и шумом

Тишь нарушают безмолвную, по уверенью народа.

Слышатся струнные тихие звуки порой, и из флейты

Нежную жалобу пыльцы играющих тут извлекают.

Издали люд земледельческий слышит, как Пан, потрясая

На голове полудикой убор свой из веток сосновых,

Часто губами кривыми по трости пустой пробегает

И заставляет свирель заливаться пастушеской песнью…

«Как это сладко! — подумал старый первосвященник. — И как все это тоньше, чем у нас».

И он вернулся к тёплому воззванию к тени Эпикура, которое ему так нравилось у Лукреция:

…О, украшение Греции! Ты, что из мрака впервые

Светоч познанья извлёк, объясняя нам радости жизни!

Вслед за тобой я иду и шаги свои сообразую

С теми следами, что раньше стопы твои напечаталели.

Не состязаться с тобой я хочу, но тебе с восхищеньем

Следовать только дерзаю. Возможно ли ласточке спорить

С лебедем? Можно ль дрожащему телом козлу состязаться

С силою той, что являет в ристалищах конь быстроногий?

Ты наш отец, открывающий тайны вещей, ты ученье

Преподаёшь нам отечески. В славных твоих сочиненьях