А. Сахаров (редактор) - Петр Великий (Том 2)

– Увидит царь, как ты рушишь фронт, попадёт, сестрица, тебе.

– Мне?! Не попадёт! Царь и меня, и Павла Ивановича Ягужинского любит [298]. А что фронт рушу, так все единственно Павлу Ивановичу скоро не быть в гренадёрах.

– Как так?

– Государь в Сенат посадит Павла Ивановича, – нарочно громко, чтоб слышно было Ягужинскому, ответила девушка. – Ему для больших государственных делов большие люди нужны.

Офицер не мог удержаться от довольной улыбки: «И откудова она всё прежде всех знает, сорока-ворона?»

Посажёный отец невесты, Александр Данилович, убедившись, что все сборы окончены, отдал распоряжение трогаться в путь. Ровно в девять утра весь знатный «парадиз» был уже в доме герцога. С большим маршальским жезлом в руке, украшенным розеткой из золотых парчовых лент и кружев, явился маршал свадьбы – Пётр. Перед ним торжественно выступали двенадцать музыкантов, а позади – двадцать четыре шафера: двенадцать моряков и двенадцать преображенцев.

Наскоро закусив, государь усадил жениха в свою шлюп у и под музыку отправился к хоромам светлейшего.

Началось венчание. Яновский, перекрестясь, громко изрёк латинское обращение. Герцог вылупился на архимандрита, тщетно стремясь хоть что-нибудь понять из того, что без зазрения совести нёс Феодосий. Но зато все остальные были вполне удовлетворены бойким стрекотанием царского духовника.

Хорош был и Евстигней, с недавнего времени стараниями Меншикова подвизавшийся в сане протодиакона. Он так вдохновенно и с таким великим чувством читал «Апостола» [299], что даже заставил невесту прослезиться. После венца, прямо из домовой часовни, под грохот пушек гости отправились в трапезную.

Царь налил кубок и залпом опорожнил его.

– Но ведь здесь полтора пэля [300]! – не в силах скрыть удивления, шепнул своему секретарю датский посланник Юст Юль.

– Он же русский, – презрительно покривился секретарь – Они пьют вино, как верблюды воду.

Взгляд Петра нечаянно упал на посланника. Слов он не слышал, но по выражению лица иноземца сообразил, о чём тот говорит, и, перемигнувшись с женой, наполнил ещё два кубка.

– Поелику герцог иноземец и нам друг, – возгласил он, – вместно ныне первую чару поднести иноземцам же.

Екатерина сама протянула кубки датчанам.

Юль ещё за рубежом слышал, что царь ни на что так не гневается, как на отказ выпить предложенный кубок. Чтобы не испортить дипломатических отношений, он выпил вино. Ему тотчас же подлили ещё, и он вновь приник к кубку.

Утром его нашли под столом в поварне, куда он невесть как попал, и, выпарив в бане, снова привели в трапезную. Перепившиеся гости во всё горло орали песни, приставали к хихикавшим, тоже изрядно хмельным женщинам. Ягужинский сидел рядом с Варварой Михайловной. Парик Арсеньевой сполз на ухо, шёлковая кофточка, зашитая и измызганная, оказалась почему-то надетой задом наперёд.

– Не буд… ду больше, – отстраняла она руку Павла Ивановича, но тут же сама тянулась за кубком. – Уйдите… не надо…

Царь тоже упился и распоясался вовсю.

– Ты кто такой будешь? – шагнул он вдруг к тучному и важному боярину, про которого говорили, будто он снюхался с поборниками старины.

– Государев слуга, – икнул вдребезги пьяный боярин.

– Врёшь! Не слуга, а ворог.

– Ей-Богу, слуга!

– А коли слуга, послужи верою мне.

– Вели, государь.

– Пролазь скрозь стул.

– Тоись как?

– Так вот. Сейчас тебя добрые люди поучат.

По знаку царя Ягужинский и Меншиков схватили боярина за руки.

– Протискивай его, милые! – гоготал Пётр. – Я стул держу… Бока дави ему Нажми!

Один из гостей осмелился попенять на «зазорную» шутку. За такую дерзость Пётр приказал сорвать с него все одежды. Женщины с визгом бросились вон из трапезной, но Головкин стал у двери и, корчась от хохота, загородил им дорогу.

Дворянин Мясной, красный от возмущения, вступил с канцлером в спор. Тогда царь бросился на него:

– Сызнова ты? Думаешь, ежели я единожды промолчал, так уж и воля тебе завсегда язык помелом распускать?

Слова эти мгновенно вышибли у дворянина и гнев, и хмель.

– Облыжно, ваше царское величество! Никогда я противу вас не болтал.

– Ежели у тебя память отшибло, мы подмогаем тебе вспомнить. Не так ли, Фёдор Юрьевич? А?

Раскачиваясь и пыхтя, к Мясному вместе со стулом придвинулся Ромодановский.

– Облыжно? А кто говорил, что царь-де сулит возвеличить державу, а сам норовит её немцам продать? Не ты?.. А про то, что царь-де народ надувает, тоже не ты? А ещё не ты ли говорил, что пускай-де народ надувает, а меня не надует?

– Мехи сюда! – так дико заорал царь, что все в ужасе попятились к двери. – Мехи кузнечные!

Пока разыскивали мехи, Мясного под свист шутов раздели и обрядили в скомороший колпак.

– Не надую, сказываешь, скоморох? – гремел Пётр. – Ан врёшь! Ан надую.

Когда принесли мехи, царь сунул трубку между ягодиц обмершего Мясного и начал качать. Дворянин взвыл не своим голосом. Живот вздувался, лицо посинело, как у висельника. Глаза стали огромными, красными и, казалось, готовы были выскочить из орбит. Но Пётр уже ничего не соображал, с жутким упоением безумного продолжал накачивать воздух.

– Помрёт! – не выдержав, крикнул вице – адмирал Крейц.

Царь вздрогнул и тупо огляделся вокруг. Трапезная была пуста.

У его ног лежал недвижно Мясной.

Петру не хотелось новой войны с турками. И военный совет, и даже охочие до прибытка купчины – все сошлись на одном: «За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь. Надобно со шведом разделаться перво-наперво, а там поглядеть».

Пётр в ответ печально качал головой:

– Да нешто лез бы я на рожон, коли б не сидел в Порте Карл? Пускай турок прогонит его от себя, и конец: не будет войны. Пока Карл у них, не могу я в спокойствии быть. Будет он чинить мне там каверзы. И Толстой про то же отписывает.

От Петра Андреевича и в самом деле всё чаще приходили недобрые вести. Посол доносил, что «Карл мутит султана елико мочно», и ни в каком случае не советовал уводить войска с южных рубежей к Балтийскому морю.

Вскоре стало известно об участившихся стычках русских солдат с янычарами. Турки с каждым днём смелели всё больше и больше.

– Выходит, и впрямь война? – словно ещё не веря несчастью, спрашивал государь.

– Не инако так, ваше величество.

И войска потянулись к Дунаю. Остерегаясь старинных врагов своих, татар, царь распорядился «отнюдь избегать встречи с турком в Крыму».

Военный совет единодушно одобрил эту мысль.

– Воистину, – заявил от имени всех генералов Репнин, – ежели биться, то только на Балканах. Там как-никак православные, кои всем сердцем ненавидят насильников своих, турок, а к нам льнут как к братьям по вере и крови.