Андрей Серба - Заговор против Ольги

Чтобы попасть в их число, было мало обычной храбрости и отваги, смелости и находчивости: таких воинов в русских дружинах были тысячи. Требовалось стать первым и заслужить уважение даже у них, этих суровых и мужественных воинов, ничего не боящихся на свете. Только тогда случилось бы то, о чем мечтал каждый воин-русич.

За ним приходили темной грозовой ночью, когда Перун, недовольный скудостью людских даров и сам явившийся за кровавой данью, грозно бушевал в небесах и метал на землю огненные стрелы. Новичку завязывали глаза и обнаженного по пояс вели на вершину высокого утеса, нависающего над Днепром. В эту страшную ночь, когда все живое трепетало от грохота сталкивающихся туч и пряталось от бьющих в землю перуновых стрел, он давал у священного костра клятву-роту новым братьям.

Бушевал и ревел внизу безбрежный Днепр, неслись над головой косматые черные тучи. Сверкало и грохотало разгневанное небо, свистел и завывал ветер. А избранник, стоя перед деревянной фигурой Перуна, окруженный рядами будущих братьев, безмолвно замерших с факелами и обнаженными мечами в руках, клялся на верность Руси, обещая беспрекословно выполнять все, что решит рада братьев-другов. И среди ярко блещущих молний, содрогающихся от грома днепровских круч, над ревущими речными валами-волнами каждый из присутствующих делал надрез на пальце и сцеживал несколько капель крови в братскую чашу, чтобы затем всем омочить в ней губы. После этого на теле нового брата выжигали железом тайный знак — свидетельство его принадлежности к воинскому братству.

Молчание в шатре затягивалось, и Ратибор, обведя всех взглядом еще раз, заговорил снова:

— Ваше слово, братья. Жду его.

Стоявший рядом с ним плечом к плечу верховный жрец Перуна ударил о землю концом посоха, нахмурил брови.

— Никогда еще на столе великих князей не было женщин, — громко произнес он.

— Знаем это, старче, потому и собрались здесь, — спокойно ответил Ратибор. — Что желаешь молвить еще?

— Стол великих князей киевских должен занимать только мужчина-воин. Лишь он будет угоден Перуну и сможет надежно защищать Русь, — твердо проговорил старый седой жрец.

— Великий князь-мужчина есть, это княжич Святослав, — сказал Ратибор. — Но пока Святослав не вырос, покойный Игорь завещал власть его матери, княгине Ольге. И мы должны решить, признать его волю или нет. Молви первым, мудрый старче, — склонил он голову в сторону верховного жреца.

— Княгиня Ольга — христианка, в её душе свил гнездо чужой русичам Христос, а не бог воинов Перун. Наши боги отвернутся от нее, а значит, и от нас. Слезы и горе ждут Русь при княгине-вероотступнице, — зловеще изрек жрец.

Лицо Ратибора осталось невозмутимым.

— Старче, небесную власть пусть делят Перун и Христос, а мы говорим о земной. Нам надлежит решить, кем будет для Руси княгиня Ольга: только матерью княжича Святослава или нашей великой княгиней. Рада ждет твоего слова, старче…

— Матерью. Лишь ею и подобает быть женщине.

— Что молвишь ты, воевода Асмус, — обратился Ратибор к высокому худощавому воину с обезображенным шрамом лицом.

След от удара мечом тянулся через щеку и лоб, пересекая вытекший глаз, прикрытый наискось через лоб черной повязкой. Неподвижно лицо старого воина, суров взгляд его единственного глаза, до самых плеч опускаются концы седых усов.

Асмус и старый жрец — самые старшие из присутствующих на вече, они были воеводами еще при князе Олеге, вместе с ним водили непобедимые дружины русичей на хазар и греков. Это Асмус во время знаменитого похода Олега на Царьград вогнал в обитые железом крепостные ворота свой меч, а верховный жрец, в ту пору тоже воевода, подал князю свой щит. И этот славянский червленый щит, повешенный Олегом на рукояти Асмусова меча, стал для ромеев напоминанием и грозным предостережением о могуществе Руси. Слово старого воина значило очень много, и потому в шатре сразу воцарилась мертвая тишина. Но Асмус не спешил. Прищурив око, воин некоторое время смотрел вдаль и лишь затем направил взгляд на Ратибора.

— Воевода, я знал только князя Игоря. Ты же, будучи его правой рукой, сталкивался и с княгиней Ольгой, — неторопливо произнес он. — Поведай, что думаешь о ней сам.

Ратибор в раздумье провел рукой по усам.

— Да, я лучше всех вас знаю княгиню, ведаю и то, что она христианка. Но это не было тайной и для князя Игоря. И хоть раз, отправляясь в поход, он передавал власть кому-либо иному, кроме Ольги? И разве она хоть единожды чем-то не оправдала его надежд, принесла ущерб Руси? Она мудра, расчетлива, тверда, лишь такой должна быть русская княгиня. И если покойный Игорь завещал великокняжескую власть именно ей, он знал, что делал.

Среди присутствующих возникло оживление, послышались возбужденные голоса. Вперед выступил воевода Ярополк, начальник киевской конницы, поднял руку. В шатре снова повисла тишина.

—Други, — начал он, — все мы — воины, и потому знали только великого князя, а не его жену. А раз так, не нам судить о ней. Наше дело — исполнить волю погибшего Игоря. Признаем на киевском столе Ольгу, а сами, будучи рядом и не спуская с нее глаз, увидим, по силам ли ей быть княгиней. И если она окажется просто женщиной, каких на Руси множество, пусть станет, как и они, любящей сына матерью и скорбящей по мертвому мужу вдовой. Пускай не мы, а всесильное время и ее дела будут ей судьей.

Ярополк смолк, сделал шаг назад и слился с остальными воеводами. И снова зазвучал голос Ратибора:

— Кто молвит еще, братья?

Ответом ему было молчание. Выждав некоторое время, Ратибор резким взмахом руки рассек воздух.

— Тогда, други, слушайте последнее слово нашей рады. Воля князя Игоря свята для Руси, для каждого из нас. И мы, лучшие люди земли Русской, признаем над собой власть Ольги, его жены. Покуда Ольга не нарушит наших древних законов и станет блюсти и защищать честь и славу Руси, она будет нашей великой княгиней…

С первыми лучами солнца в шатре княгини Ольги появился отец Григорий. Он, как всегда, спокоен, его движения размеренны и неторопливы. Но Ольга сразу заметила в глазах священника тревожный блеск.

— Что случилось, святой отец? — спросила она.

— Крепись дочь моя, твои несчастья только начинаются, — опустив глаза, тихо сказал Григорий. — Проклятые язычники, враги Христа и нашей святой веры, жаждут твоей погибели.

Он ожидал увидеть в глазах княгини страх, смятение, надеялся услышать стенания и мольбы о помощи, только ничего этого не произошло. Ольга лишь прищурила глаза, плотно сжала губы и пристально глянула на священника.

— Что известно тебе, святой отец? — некоторое время помолчав, спросила она.

— Сегодня ночью у воеводы Ратибора была рада. И твои военачальники замыслили против тебя заговор, воеводы не хотят признавать тебя своей княгиней. Страшись их, дочь моя.