Меган Ченс - Великолепные руины

Еще один тяжелый вздох:

– В общем-то, да. Хотя, боюсь, кое-какие признаки проявлялись и раньше.

Я смутилась: а что, если под этими «признаками» дядя подразумевал тетино решение касаемо меня? Неужели… Нет! Надо удостовериться!

– Надеюсь, мой приезд не стал для вас неприятным сюрпризом. Мне не хотелось бы обременять…

– О господи! Конечно же нет! Когда Флосси рассказала мне о твоих обстоятельствах, я первый сказал: пускай переезжает к нам.

– Я вам благодарна, дядя.

– Но твоя тетя больна, – продолжил дядя, – и я думаю, что ты поможешь ей больше, если будешь следовать предписаниям доктора. Как и все мы. Доктор предлагает давать Флосси настойку постоянно, а он, вне всякого сомнения, лучше нас разбирается в болезнях. Да и по Флосси заметно, что лечение имеет результат: она меньше тревожится, стала более спокойной.

Светлые глаза дяди встретились с моими; заметив в них печаль, я позабыла о его любовнице и поверила ему.

– Я очень хочу, что все вернулось на свои круги, Мэй. Я желаю всем сердцем, чтобы твоя тетя поправилась. Она значила для меня все. Если бы не помощь Флосси, ничего этого у меня бы не было, – кивнул на комнату дядя. – Она была прекрасной женой, и я желаю ей только хорошего. Тебе известно, с чего я начинал, Мэй?

Я помотала головой.

– Мой отец был «человеком сорок девятого года». Он приехал в Америку из Ирландии – искать золото. Но нашел лишь несколько крупинок. Он их сберег и на смертном одре отдал мне. «У меня не вышло разбогатеть», – сказал мне отец. Но талант делать деньги он узрел во мне. И пожелал мне себя проявить.

– Сейчас бы он гордился вами, – предположила я.

– Мой отец был лгуном и вором, но я ему очень благодарен за Флосси. Однажды я увидел ее выходившей из «Сити оф Парис». Отец сказал, что у меня нет шансов – уж слишком велика была разница в нашем социальном положении. Но я заговорил с Флосси – только чтобы доказать отцу его неправоту. И знаешь что, Мэй? Если у меня был талант делать деньги, то твоя тетя оказалась мне под стать. Вместе мы сколотили целое состояние. – Дядя Джонни замолчал, погрузившись в собственные мысли.

А я замерла в ожидании, когда он мне все разъяснит. Вопросы роились в моей голове: что за талант был у тети? Что она делала в «Сити оф Парис»? Имелись ли у нее свои деньги до встречи с дядей? Была ли с ней здесь моя матушка?

Наконец я дождалась, что он снова заговорит. Но, открыв снова рот, дядя лишь поинтересовался:

– Как тебе Сан-Франциско, Мэй? Тебе здесь нравится?

Столь резкий перевод разговора вызвал у меня замешательство, но я быстро собралась:

– Да. Очень.

– Жалоб у тебя никаких нет? По дому скучаешь?

– Совершенно не скучаю, – заверила я, и это было абсолютной правдой. – Сан-Франциско совсем другой, но он воодушевляет и заряжает тебя энергией.

– Это хорошее место, чтобы изменить свою жизнь, начать все заново. Сан-Франциско не обращает твои ошибки против тебя. И здесь всегда имеются возможности. Всегда! Тебе остается просто воспользоваться ими, когда ты их увидишь, – сказал дядя и снова устремил на меня свой пристальный, изучающий взгляд: – Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.

Дядя вовсе не сменил тему разговора. А я – все еще ошеломленная – пробормотала:

– Да… думаю, да…

– В жизни нам предоставляется масса возможностей. И не грех воспользоваться тем, что само плывет тебе в руки. На самом деле я думаю, что в этом как раз сила.

Иногда люди прямо и точно говорят тебе, какие они . Увы, я не внимательно слушала дядю – отвлеченная его рассказом о тете Флоренс и своими собственными вопросами.

– А теперь, моя дорогая, прошу меня извинить. Дела ждут в офисе, – объяснил дядя Джонни и, сложив газету, встал из-за стола. – Дождись, пока я переговорю с доктором Броуном, прежде чем снова пить с тетей чай. Ладно? Возможно, я даже устрою вам встречу, и ты сможешь задать ему любые вопросы, которые тебя волнуют.

– В этом нет необходимости. Но мне бы очень хотелось увидеть письмо моей матушки.

– Я разузнаю о нем.

– Спасибо вам, дядя!

Улыбнувшись, он положил мне руку на плечо:

– И последнее, Мэй. Если тебе что-нибудь потребуется – не важно что, – спрашивай! Не бойся. Ты теперь – часть нашей семьи. Ты – Салливан во всем, за исключением фамилии.

Какое благородство!

– Вы так добры ко мне, дядя Джонни. Вы все…

Он утешающе погладил меня по плечу:

– Вот и кузина твоя пришла. Так что оставляю вас вдвоем – ешьте и болтайте себе на здоровье.

Я бросила взгляд на дверь. На пороге стояла Голди в блузке в зеленую полоску и темно-зеленой юбке. Она подставила щеку отцу для поцелуя, а тот, чмокнув ее, прошептал что-то на ухо дочери и вышел из комнаты. Кузина неторопливо направилась к подсобному столику. Когда она села за стол, на ее тарелке лежали только несколько полосок бекона да одинокий тост.

Выглядела Голди уставшей. Обычной свежести на ее лице не было. Любопытство взяло надо мной верх, и, памятуя о том, с какой легкостью кузина поверила мне тайну о связи отца и миссис Деннехи, я решила, что она столь же прямо и откровенно его удовлетворит.

– Я удивилась, что ты уже встала. Ведь вернулась ты вчера, должно быть, крайне поздно…

Сев напротив меня, Голди налила себе в чашку кофе:

– Поздно? Я вернулась из города вместе с тобой, ты разве не помнишь?

– Я имела в виду твою отлучку из дома потом, поздним вечером, – понизила я голос. – Я видела тебя. Куда ты ходила?

Голди выгнула бровь:

– Не понимаю, о чем ты. Я легла спать и не вставала с постели всю ночь.

– Но я тебя видела…

– Наверное, тебе это привиделось во сне.

– Ты была в темном пальто и шляпе…

– Может, пригласить доктора? – Кузина уставилась на меня так, словно не могла определиться, как ей реагировать – то ли удивляться, то ли волноваться за меня. – Что я вижу? Ах, ну, конечно! Явные признаки лунатизма, – поддразнила меня Голди и рассмеялась.

Я с трудом заставила себя улыбнуться.

– Я… у меня…

– Подруги ведь должны друг другу доверять, не так ли, Мэй?

– Полагаю, так.

– Только говоришь ты это как-то неуверенно.

– У меня никогда не было подруг.

– Никогда? Я в это не верю.

– Матушка не позволяла мне водить с кем-либо дружбу…

Признать свою изоляцию и одиночество было тяжело. Я столько времени провела, пытаясь убедить себя в том, что мне не одиноко и не скучно, что я не нуждалась в такой дружбе, о которой читала в романах, а люди, за которыми я наблюдала из окна, не вызывали у меня зависти и не вдохновляли к общению с ними. Конечно же, я бунтовала. Не раз и не два. А какой ребенок этого не делал? Но своими бунтами я только навлекала на себя гнев и разочарование матушки. В конечном итоге я признала: мне проще делать так, как она говорит. И прекратила бунтовать. А когда матушки не стало, мне труднее всего оказалось принять досадный факт: теперь я была вольна делать все что хотела, но у меня не имелось друзей, к которым я могла обратиться за утешением, поддержкой или помощью.