Меган Ченс - Великолепные руины

Мне захотелось снова испытать это чувство. Запить шампанским свою понятную неуверенность и внезапно нахлынувшее на меня беспричинное беспокойство. Схватив бокал, я отхлебнула из него с такою беспечностью, какую только смогла на себя напустить. Матушкин совет не забывать о том, что я принадлежу к этому обществу, прозвучал в моих ушах бесполезным напоминанием. И в тот самый момент, когда я осушила бокал и отдала его официанту, рядом со мной возникла Голди.

– Вот она где! Где ты пропадала? Мы тебя обыскались. Ты должна была вместе со мной и папой приветствовать гостей, – отчитала меня кузина. Она говорила легко, но достаточно громко для того, чтобы находившиеся поблизости от нас люди обернулись. В руках Голди держала два бокала с пуншем. Вручив один мне, она повела меня к двери, у которой дядя Джонни встречал гостей. Меня угораздило пропустить прибытие большинства из них.

– Я очень сожалею, – шепнула я на ухо кузине.

– Не думай об этом, – прошептала мне в ответ Голди и повернулась поприветствовать женщину, закутанную в шелка с кружевами и меховой оторочкой.

Вскоре мне стало понятно – тети на приеме не было. Почти все гости спрашивали или упоминали о ней: «Как себя чувствует наша дорогая Флоренс?», «Она пропустила два последних завтрака у нас! Надеемся, ей скоро полегчает».

Значит, тетя Флоренс приболела не сегодня, а за несколько дней до моего приезда. Но удивиться я не успела, поскольку была слишком занята ответами на несмолкаемый хор приветствий и вопросов: «Добро пожаловать в Сан-Франциско!», «Как вы находите наш город?» Пунш – сладкий, быстродействующий и, похоже, незаканчивающийся – облегчил мне задачу. Но к тому моменту, как дядя Джонни предложил нам присоединиться к гостям, я уже нетвердо держалась на ногах и слишком хорошо сознавала, что ничего не ела с поезда.

– Папа, а где миссис Хоффман? – спросила Голди.

– А… ну… – закашлялся дядя Джонни. – Она прислала письмо с извинениями.

– Письмо с извинениями? Когда? – Голос кузины сделался резким.

– Несколько часов назад. Мне очень жаль, моя дорогая. Я знаю, как ты ждала встречи с ней, но… тут уж ничего не поделаешь.

Раздосадованная Голди поджала губы. Ее недовольство не укрылось от меня.

А при взгляде на неловкую улыбку дяди Джонни мне стало очевидно, что ему было неприятно разочаровывать дочь.

– Дорогая, – произнес он умиротворяющим тоном, – почему бы тебе не поводить Мэй по залу? Она же – наш почетный гость.

– Конечно, – схватила меня за руку Голди, бормоча сквозь зубы: – Она прислала письмо с извинениями…. Да, конечно, прислала…

– Может, она себя плохо почувствовала… – допустила я.

– Да она все утро гуляла по магазинам. Я сама видела.

На это я не нашлась что сказать. Я не знала, ни кем была миссис Хоффман, ни почему ее отсутствие на приеме так расстроило кузину. Подцепив еще два бокала с пуншем, Голди жестом указала на статую. Теперь я разглядела, что золотая девушка томно опиралась на жезл, по которому ползали крошечные позолоченные амурчики.

– Разве она может не нравиться? – спросила Голди. – Это французская скульптура. Вакханка. Копия Жерома.

– Она очень красивая…

Как и все в доме Салливанов, статуя казалась слишком гипертрофированной – на этот раз в своей непристойности.

А Голди уже забыла о вакханке.

– Ты нигде не видела мистера Бандерснитча? – тихим голосом поинтересовалась она у меня.

Мне потребовалась пара секунд, чтобы вспомнить, что мистер Бандерснитч вел колонку светской хроники в «Вестнике».

– Как он выглядит?

– Никто не знает. Он соблюдает анонимность.

– Тогда как бы я поняла, что это он, если бы его увидела?

Голди обвела глазами толпу, словно могла каким-то образом вычислить его присутствие.

– Он должен быть здесь! Просто обязан. Где ему еще быть? Сегодня вечером это главный прием в городе. Даже без миссис Хоффман.

Голди спала с лица, но буквально через миг опять повеселела:

– О, да это Линетт! Слава богу!

Кузина поспешила к молодой женщине, смеявшейся в компании двоих мужчин. Я понимала, что мне надо последовать за ней (ключ к комфортному самоощущению в том, чтобы притворяться, что тебе действительно хорошо). Но мое головокружение вылилось в тошноту, вынести очередное знакомство уже попросту не было возможности. Отставив бокал с пуншем, я взяла у проходившего мимо официанта тост, смазанный чем-то светлым и неаппетитным, и попыталась откусить. Но его запах лишь усилил мою тошноту. И, положив тост на золотой поднос со свечами, я устремилась к выходу в сад, отчаянно нуждаясь в глотке свежего воздуха.

Сад не принес мне облегчения. Не успела я выйти, как тотчас потеряла ориентацию. Слишком много пунша! В саду, как и в бальном зале, горели сотни свечей. Заключенные в стеклянные лампады, они отбрасывали причудливые тени на лабиринт из мраморных статуй и каменных скамеек. Статуй было так много, что я дважды принимала за них парочки, покинувшие дом в поисках уединения. Побоявшись и в третий раз спутать живых людей с изваяниями, я побрела вдоль стены, а через некоторое время наткнулась на застекленную створчатую дверь, открывавшуюся в затемненную комнату. И тогда с облегчением поспешила внутрь, предвкушая вожделенную тишину – слышать какофонию, доносившуюся из бального зала, у меня больше не было сил.

Я очутилась в небольшой гостиной, также изобиловавшей тенями. Свет из сада скользнул по полке над камином, и… на меня сверкнули два глаза. А потом еще пара глаз – маленьких, как у мыши. Я напряглась, но глаза оказались драгоценными камнями. На камине застыл стеклянный зверинец; у одних фигурок глаза пылали рубинами, у других синели сапфирами, у третьих искрились всеми оттенками самоцветов. В комнате пахло пачули. Наверное, это был личный кабинет тети. Или Голди? Нет, в кабинете Голди пахло бы жасмином, как от нее самой. И как пахло в ее комнате.

Не успела эта мысль промелькнуть у меня в голове, как атмосфера в комнате стала гнетущей. Мне захотелось одного: поскорее из нее выйти. Но возвращаться в сад у меня не было никакого желания. Избегая по возможности встречи с тенями, я пересекла странную комнату и открыла дверь, которая, по моему разумению, должна была выходить в залитый светом коридор. В коридор я попала, но в нем царили кромешная темнота и зловещая тишина. Если бы я не знала, что в бальном зале находилось в это время с сотню человек, то решила бы – дом пуст. Я уже была готова побежать – разрывая запыленные паучьи сети, пугаясь эха собственных шагов, как вдруг… Нет, не запустение я ощутила, а нечто более тревожащее. Настолько, что даже не смогла унять дрожь.

В этом коридоре не было ни столов, ни зеркал, ни картин. В нем не имелось вообще никакого декора. А у меня не было ни малейшего представления о том, где я нахожусь. В волнении я вспомнила многочисленные разветвлявшиеся коридоры, которые заметила в доме раньше. Сколько же комнат насчитывалось в этом особняке? Тридцать? Пятьдесят? Больше?