Алексей Сурилов - Адмирал Де Рибас

Де-Рибас с обнаженной саблей и пистолетом в руке ворвался в последний каземат. К его великому изумлению каземат был заполнен насмерть перепуганными женщинами и детьми. Во избежание насилия, Осип Михайлович приказал следовавшим за ним солдатам и казакам покинуть каземат. Приказ был исполнен с видимым недовольством.

Внимание де – Рибаса привлекла статная затворница гарема, в отличие от других женщин, в роскошном платье скорее по парижской, нежели по турецкой моде. Однако, ее лицо до глаз было закрыто чадрой. И это не вызвало бы удивления де-Рибаса, ежели бы не упорный и дерзкий взгляд этих глаз, напомнивший ему что-то далекое и дурное. Он сделал знак поднять непроницаемую вуаль и она повиновалась, решительным движением руки сорвала чадру и бросила ее к ногам де-Рибаса. О, Боже! В редуте Табия де Рибасу было суждено сделать еще одно открытие. Это была она – герцогиня Валдомирская. Он был решительно потрясен, обнажил саблю и медленно приблизился к ней.

– В этот раз ты от меня не уйдешь, – медленно произнес де-Рибас, не сводя глаз с пленницы. – Умри, несчастная.

– Безумец, ты не станешь губить такую красоту, – Валдомирская извлекла наколки, скреплявшие ее волосы узлом. Ее каштановая пышная коса рассыпалась на плечах.

За редутом Табия сложили оружие гарнизоны двух последних дувалов. Четыре тысячи янычар разного звания здесь предпочли неволю бессмысленной резне.

Это были те немногие места в Измаиле, где полная виктория досталась без пролития крови, едино с большим риском де-Рибаса, его верного ординарца Гвоздева и славного рыцаря Верного войска черноморских казаков полкового есаула Федира Черненко.

В благостной тишине на дымящиеся развалины Измаила надвигались сумерки. Их разорвало громовое «ура!». Регулярное ее величества войско и казаки решительно и конечно взяли верх над многочисленным храбрым и сполна вооруженным неприятелем. Загорелись костры победы над Портой Оттоманской и зажгли зарю надежд христианских народов Балкан на освобождение от турецкого ига.

Убитых и скончавшихся от ран отпевал священник Полоцкого пехотного полка протоиерей отец Трофим Куцынский. Богатырского сложения и силы огромной, он был славен басом. Ему выпала честь служить благодарственный молебен о поражении басурман, как воздаяние за отличие ратным подвигом. Когда был убит шрапнелью командир Полоцкого полка, поражены многие офицеры и остатки полка дрогнули под натиском почуявшего превосходство неприятеля, отец Трофим сменил паникадило и крест на саблю, увлек побежавших было солдат и тем способствовал успеху дела.

Торжественное богослужение было завершено салютом из захваченных у турок орудий.

14 декабря 1790 года генерал-аншеф Суворов рапортовал Светлейшему о потерях: нижних чинов тысяча восемьсот пятнадцать убито, еще две тысячи четыреста – ранено. В более обширном рапорте, который был составлен 21 декабря, в числе прочего, Суворов писал о пленении в двух ханах генерал-майором и кавалером де-Рибасом более четырех тысяч неприятелей, а при взятии казематной батареи Табия еще двухсот пятидесяти турок в разных начальственных чинах. Здесь отмечалась храбрость и сообразительность войск де-Рибаса, состоявших при нем бригадира Чепиги, полковников Зубова и Головатого, секунд-майора Маркова, подполковника Эммануила де-Рибаса.

Победителям в Измаиле досталось двести шестьдесят пять пушек, триста сорок пять знамен, три тысячи пудов пороха и десять тысяч лошадей. Это была знатная виктория и богатая добыча.

В ночь после падения Измаила де-Рибас не спал. Но захваченный им каземат, был превращен в спальню. Горевший безумной страстью, он покрывал жаркими поцелуями ее прекрасное лицо, ее плечи, ее девичью грудь. Она отвечала ему той же страстью. Между ними и вокруг не было более Измаила – была только неистовая любовь, было страстное взаимное влечение, была услада до забвения всего и вся. Она принимала его порывы и отвечала на них. Ее дыхание было глубоким и частым, временами она тихо стонала. И в этом также была страсть.

Они уснули под утро, или, лучше сказать, забылись, а когда пришли в себя, то глядя в ее умиротворенные темные глаза, он сказал:

– Почему ты прогнала меня в Неаполе?

– Ты был совсем мальчик – робкий и неопытный в любви. С меня было довольно познать твою наивность, ты стал мне скушным, я более не нашла в тебе забавы, а любви и страсти к тебе у меня и вовсе не было. Нынче ты мужчина. Поверь, мой друг, равного тебе я не знаю. Нынче я не сожалею, что случилось там, в Неаполе.

– Кто ты? Почему ты была заточена в Петропавловскую крепость? Почему ты оказалась в ставке Потемкина? Каковы у тебя отношения с Фонтоном?

– Я не стану говорить все, Хозе, и ты не принуждай меня к тому. Я обязана ему жизнью.

Граф де-Фонтон ушел из Измаила, переодевшись российским офицером. Дурное знание русского языка было тому не помехой. В российской армии в ту пору в разных чинах служило много иноземцев, которые и вовсе русского языка не знали.

Уже в расположении турок он тотчас написал Потемкину:

– Князь! Сим ставлю в известность вашу светлость, что не безразличная вам особа женской стати, а именно Эметте, в силу превратностей ее судьбы оказавшаяся в турецком плену и заключенная в гарем измаильского мухафиза старого сластолюбца Мехмета – паши в редуте Табия, схвачена генералом Рибасом. Указанный авантюрист питает к мадам Эметте предубеждение, до ненависти доходящее, в виду ее близости к вашей, князь, особе во время осады Очакова. Жизнь несчастной в опасности. Только вы, князь, можете спасти достойную и вам небезразличную особу.

Гонцом в ставку Потемкина в Бендерах был избран находившийся в турецком плену русский обер-офицер.

Получив это известие, Светлейший немедля позвал генерала Попова и приказал отправить в Измаил конный деташемент с приказом генералу де-Рибасу немедля выдать мадам Эметте для препровождения ее в Бендеры как государственно важной персоны. В разе убийства мадам Эметте Светлейший велел учинить строжайшее разыскание, виновных в том лиц наказать вплоть до лишения чинов.

– Извольте прочесть, – де-Рибас передал герцогине Валдомирской приказ Светлейшего.

– Я готова.

– К чему?

– Я готова ехать в ставку, генерал. Извольте дать экипаж.

– Но?

– Никаких но. Приказ Светлейшего не оставляет сомнения, что я должна быть там. Только безумец станет противиться воле персоны, облеченной здесь властью.

– У меня к тому нет намерения. Я солдат, мой долг повиноваться главному командиру.

– Повинуйтесь, генерал. Я у вас не в долгу. Ведь это я вас удержала от убийства, которое могло обойтись вам чином и службой. Я вам дала то, что ни одна женщина в мире дать не в состоянии. Ведь я одна такая, генерал.