Алексей Сурилов - Адмирал Де Рибас

– Что вам угодно.

– Ну зачем же так сг'разу, гг'раф, – с укоризной сказал Гриневский. – В пог'рядочном доме гостей пг'ринимают шампанским. Я и мой пг'риятель, мы пьем только благог'родные вина. Подтвег'рди, Гг'риша.

– То так, как ты сказал, Филя. Когда мы женили Федоса, то добре выпили.

– Это, гг'раф, подтверждение моей пг'равоты. Велите подать устг'рицы под шампанское. И, пг'ростите, гг'раф, у меня дуг'рная пг'ривычка. Я люблю, когда шампанское подают хог'рошенькие женщины.

– Вы позволяете себе, господа…

– Гг'раф, ну что вы, пг'раво, – Гриневский вытащил пистолет. – Наша жизнь, гг'раф, копейка. Если бы, что случилось, то нам даже пг'риятнее умереть во двог'рце в Петег'рбурге, чем в гнилых плавнях Кубани. Смег'рть здесь тем более пг'риятна, что вы, гг'раф, составите нам компанию,

Ростопчин дернул звонок.

Вошел камердинер.

– Прикажи Глафире подать устрицы и шампанское.

– Мы пьем в бокалах на высокой ножке, гг'раф.

Когда вошла горничная, Гриневский внимательно поглядел на Орлика.

– Она? Я пг'редлагаю, гг'раф, выпить за здог'ровье моего боевого товаг'рища есаула Ог'рлика – Ог'рленко. Стоя, гг'раф, стоя. Пг'рекрасно. Тепег'рь о деле. Вы пг'риобг'рели у молдавского бояг'рина молодую женщину и увезли ее в Петег'рбург. Нам угодно знать, где она нынче.

– Но, господа…

– Никаких «но»…

– Она от меня ушла.

– То есть как ушла, позвольте спг'росить вас?

– Видите ли, какое обстоятельство. Она оказалась особой весьма безнравственной. Вступила в связь с лакеем и родила не в законе дитя, которое я определил в воспитательный дом. После она совершила, как бы вам сказать, побег. Мер к ее розыску я пока не принял. Не могу, господа, сказать, где она сейчас находится.

– Я надеюсь, гг'раф, вы сказали нам пг'равду и подтвег'рдите это словом чести.

– Слово чести офицера, господа.

– Если оно у вас есть, г'разумеется. Указанная женщина была угнана в неволю. По вступлению г'российской аг'рмии в пг'ределы Дунайских княжеств она, как пг'рочие г'российские подданные в ее положении, подлежала возвг'рату в свободное состояние. Однако в пг'ротивность г'российским законам она была пг'родана вам молдаванским бояг'рином, а вы ее у бояг'рина в пг'ротивность тем же законам купили и пг'ринудили стать вашей наложницей, гг'раф, что не делает вам чести. Гг'риша, съезди гг'рафу по мог'рде.

Когда есаул Орлик ударил Ростопчина так, что тот крякнул и повалился на паркет, Гриневский помог ему встать и даже бережно отряхнул его камзол.

– Не взыщите, гг'раф. Это по необходимости. Если бы вы вздумали г'распг'ростг'раняться о нашем визите, то я г'распг'ростг'раню, что мой пг'риятель, есаул Ог'рлик бил вам за г'распутство физиономию. Вы не сможете это скг'рыть… А дальше все как пг'ринято в благог'родном обществе – пятно на мундиг'ре и отставка, ибо может ли быть канцлег'ром г'Российской импег'рии личность с битой мог'рдой.

– Сквег'рная истог'рия вышла, Гг'риша, – сказал Гриневский. – Вот что, бг'рат, а не пойти нам к адмиг'ралу де г'Рибасу? Его тесть, насколько мне известно, был упг'равителем Петег'рбургского воспитательного дома. Как боевой офицег'р, он поможет нам. Бег'рем извозчика и поехали, бг'рат. Де-г'Рибас живет в доме, котог'рый известен всему Петег'рбургу.

– То будет так, как ты скажешь, Филя.

В вестибюле дома Рибасов дремал старый швейцар из инвалидных солдат.

– Ты что, бг'рат, уставился, точно не видел офицег'ров. Мы, бг'рат, только с Кубанской линии. Меня, бг'раг, в деле чег'ркесы потг'репали. Поэтому, бг'рат, шинель пг'римята. Доложи его пг'ревосходительству, что с визитом командиг'р батальона днепг'ровских гг'ренадер пг'ремьер-майог'р Гг'риневский и полковой есаул Ог'рлик-Ог'рленко.

– Слушаюсь, вашродие!

– Чем могу служить вам, господа? – де-Рибас протянул руку Гриневскому и Орлику.

– Мы линейные офицег'ры: поиски непг'риятеля, засады, пег'рестг'релки, ваше пг'ревосходительство.

– Знакомо мне, майор.

– Ваше пг'ревосходительство, я нынче г'разжалован из пг'ремьер-майог'ров в пог'ручики. Стрелялся, ваше пг'ревосходительство.

– Полагаю, не смертельно.

– Не убил мег'рзавца.

– Что в этот раз? – нахмурился де-Рибас.

– Жена Гг'риши, ваше пг'ревосходительство, в туг'рецкую войну угнана татаг'рами, а нынче по сведениям у этой канальи г'Ростопчина, по его увег'рениям, однако, сбежала в Воспитательный дом.

– У Ростопчина были?

– Мог'рду били, ваше пг'ревосходительство.

– Кому?

– г'Ростопчину.

– О!… Однако, господа, Петербург – не Кубанская линия.

– Так ведь, он мег'рзавец.

– Канцлер, господа, особо близок к государю. Каков нынче я буду в глазах Ростопчина, оказывая вам покровительство?

– Дуг'рно, бг'рат Гг'риша, – растерялся Гриневский, что с ним ежели и случалось, то крайне редко.

– То и сам вижу, Филя. Выходит – не надо бы нам бить его ясновельможность – того пана.

– Мы г'Ростопчина не били. Мы дали ему в мог'рду.

– Время завтрака, господа. Прошу вас в столовую. Представлю вас супруге – Настасье Ивановне. От нее более можно ждать совета в вашем деле.

– За столом делай, Гг'риша, все, как я. г'Руками мясное не бег'ри. На пол ничего, бг'рат, не бг'росай. г'Руки вытиг'рай не обшлагом мундиг'ра, – вполголоса напутствовал Орлика Гриневский. – В г'рюмку из штофа сам себе не наливай. Для этого в господском доме есть человек. Звуки не пг'роизводи. Пг'редставь, бг'рат, что ты в цег'ркви на заутг'рене. И вообще, бг'рат, не забывай, что ты офицег'р и находишься в обществе.

Анастасия Ивановна слушала Гриневского и Орлика с участием.

– Господи, страсти-то какие… А что ж эдисанцы – то?

– Эдисан, барыня, он и есть эдисан, – угрюмо сказал Орлик. – Ежели он лавиной идет в набег, все рушит, рубит, ясырит. Нет в нем человечности.

– Детей, судаг'рыня, шашками г'рубят.

– Как же мне, господа, помочь в беде-то вашей.

– Надо бы тебе, Настенька, побывать в воспитательном доме. Должно там есть прежние еще по Ивану Ивановичу знакомцы.

– Знакомцы – то есть, да вот с какой стороны подойти к ним, чтобы не всполошить Ростопчина. Ты-то ведь знаешь, сколь коварен сей господин и при нынешних обстоятельствах опасен.

– Никак Настасья Ивановна? И – и – и, матушка ты моя, постарела, голубушка, и подурнела. Сколько лет-то прошло. Заходи, милая. Что привело тебя, родимая. А что де-Рибас-то твой? Никак воюет?

– Воюет, Гликерьюшка, воюет.

– А с кем нынче-то? Никак все с турком?

– С турком, Гликерьюшка, с турком.

– Что ж он, аспид проклятый, с де-Рибасом твоим на мировую не идет?

– Потому, Гликерьюшка, и турок он.

– Это уж так, милая. Бусурман он и есть бусурман.

– Что нынче здесь – в Воспитательном доме?

– Худо, милая. Как жив был покойник Иван Иванович, царство ему небесное, дом-то на нем стоял. Все, родимая, было. А нынче, матушка люди в Бога верить не стали, сиротские капиталы, воруют. Ты, небось Андрюшку Грингагена помнишь? Иван Иванович за воровство велел взашей гнать его, а как помер благодетель наш, так он объявился тут, Андрюшка. И сирот поприбавилось. Настасьюшка, потому распутство нынче пошло, уж больно бары да купчики грешить стали. Садись, милая. И – и – и, как ты раздалась! А ведь в девках тоненькая была как лучинушка и непоседливая как егоза. Уж как ты изводила батюшку-то