Александр Игумнов - Осколки памяти

– Ох, мужички, и помолодели вы, совсем мальчишки, – сказала она, влюблёно взглянув на Кудрина.

А через неделю Олега не стало, и мы даже не смогли проводить его в последний путь на Родину. Его гроб провожала Ольга… К нам она больше не вернулась…

Все последующие дни отдыха я ходил как не свой. Узкие улочки Гантиади мне напоминали торговые улицы Джелалабада, по сторонам которых стояли глиняные магазины, где услужливые индусы гостеприимно раскладывали товары. Толкучка многолюдного базара на площади в Гаграх, кучи арбузов и дынь, сваленных прямо на землю, воскрешали картину пыльного и просыпающегося поутру Гардеза. Снующие в поисках пассажиров таксисты в Пицунде походили на весёлых шоферов Кабула, которым были до лампочки мировые проблемы, лишь бы деньги платили. А шумевший по ночам морской прибой и сильный предгрозовой ветер уносили меня в тревожную даль моей юности, покрытую многометровой пылью моей мирной жизни. Сам ещё не знал для чего, я частенько доставал блокнот и записывал всё, что вспоминал, не обращая внимания на недовольство жены и дочери.

Мы вернулись обратно на Север, а блокнотик всё заполнялся. Лица ребят, живых и погибших, стояли перед моими глазами, и всколыхнувшаяся память наводила на мысль написать о тех незабываемых днях. Или мы не вправе сказать правду об афганской войне? Или мы не прошли дорогою наших предков? Пусть иначе, но мы приняли бой, выдержали и вернулись живыми! Я ставлю восклицательный знак. Озаряет, как вспышка молнии, моё сознание последняя фраза. Вот она – точка отсчёта. Надо писать! Пусть мой голос будет тысяча первым о войне и, может быть, последним.

Я закрываю исписанный до корочки блокнот, кладу ручку на стол, устало закрываю глаза, и чудо! – я снова, там, на войне в кругу близких мне людей. Не мёртвых, а живых! Я мысленно протягиваю правую руку и чувствую на ладони горячую ручку управления вертолёта. Ноги ложатся на педали, а левая рука сжимает рычаг шаг-газа. Кошу взгляд влево и вижу напряженное лицо подполковника Кузнецова, нахмуренные глаза старшего лейтенанта Литвиненко. А прямо на взлётной полосе застыла шеренга ребят в зелёных пятнистых маскхалатах. Крайний – сержант Садыков, рядом – неунывающий грузин Самошвили, радист Ларин, рядовые Дектярев Неделин… Спиной ко мне их командир – лейтенант Кудрин и рядом Ольга Данилова… Такими они были тогда перед вылетом, такими и сохранились в моей памяти – живыми и молодыми.

– Раз-два, раз-два, раз-два… Кругом! Самошвили, как ногу ставишь? Заводи правую за левую, строевик ты хренов!..

Взвод десантников на плацу отрабатывал строевой шаг. Подтянутый молодой лейтенант рысцой бегал вокруг строя, отчаянно крича на своих подчинённых:

– Кацо! Сколько раз повторять тебе? Под команду «раз» ставишь левую ногу на полную ступню, а правую заносишь за левую под команду «два». Пятку правой ставишь на уровне носка левой. Прижимаешь руки, вот так. Резко поворачиваешься на носке левой и носке правой. И по команде «три» делаешь шаг левой ногой. Но прямо же, а не внутрь строя! Понял?

– Понял, командир. Левая ступается, правая заносится, левая носок поворачивается, правая подворачивается. Потом «три»! Шагай левая!

– Правильно, Кацо. Давай повторим.

Лейтенант смахнул пот со лба, поправил широкополую панаму, мельком заметив обречённые, тоскующие глаза грузина.

– Взвод, становись! Кацо, не лови ворон, смотри орлом! Равняйсь! Дектярев! Видеть грудь четвёртого человека, а не десятого. Смирна! На месте шагом… марш! Выше колени! Ларин, ты не на танцплощадке вальсируешь! Отмашка рук. Вот так, веселей. Прямо! Равнение! Равнение! Молодцы! Хорошо идёте. Кругом… марш! Раз-два-три! Стой!

– Самошвили, – простонал он, – ёлки-моталки, ты в гроб меня вгонишь, в наряд тебя куда-нибудь, что ли, пристроить?

– Хорошо бы, командир, на кухню. Люблю кастрюли чистить, – оживлённо подхватил просветлевший грузин.

– На кухню захотел? Обжора ты кутаисская! А туалет чистить не хочешь? Горе моё луковое! Пять минут перекур. Садыков, ко мне!

К лейтенанту подбежал худощавый, жилистый, двухметрового роста татарин и хмыкнул, еле сдерживая смех. Лейтенант подозрительно посмотрел на своего первого помощника, хотел сорвать на нём злое настроение, но передумал. Не хватало ещё с ним полаяться. Всё же с обидой подумал: «Ишь, весело дьяволу, будто этот строевой смотр мне одному нужен».

– Чему радуешься, Рустам? Плакать надо, а не смеяться, опозоримся с Кацо на всю бригаду. Всем хорош грузин, но строевик из него, как из меня балерина…

Садыков хитровато посмотрел на командира и подумал: «Пусть поплачется немного, совесть свою успокоит». Так было всегда перед смотром: лейтенант выбивал душу из Самошвили, а Кацо испытывал лейтенантские нервы. И, в конце концов, к обоюдному удовольствию, Кацо очутится на кухне, а взвод получит призовое место.

Садыков ковырнул носком сапога песок и, сделав серьёзную мину, сказал, как отрезал:

– Прятать надо… не впервой, командир.

Но, видно, не с той ноги встал сегодня лейтенант или что-то не поделил с невестой вчерашним вечером, только вдруг не на шутку взъерепенился:

– Сколько можно прятать! Как смотр – все до ниточки выкладываются, а Кацо на кухне с ложкой надрывается! Нет, хватит! Распустил я вас! В этот раз он в первом ряду маршировать будет, а ты, сержант, на пару с дружком двое суток здесь топать будешь. Это я говорю тебе, лейтенант Кудрин!

Он зло затянулся дымом сигареты и швырнул окурок на землю, вдавил его каблуком и сердито добавил:

– «Прятать надо!» Я вам спрячу…

Садыков, переминаясь с ноги на ногу, согласно кивал головой, бросая огненные взгляды на примостившегося на снарядном ящике грузина, наученного прошлым опытом и спокойно ждавшего решения командира в свою пользу.

– Что мотаешь котелком, сержант? Строй взвод. Как говорится, труд облагораживает обезьяну.

– Лейтенанта Кудрина срочно к комбату! Приказали явиться немедленно. Занятия строевой отставить, всем отдыхать, – раздался голос военфельдшера.

Кудрин насмешливо посмотрел на него:

– Матвеев? Насчёт вызова я понял, а насчёт отдыха…сам придумал или Садыков подсказал?

– Никому я не подсказывал, – возмутился сержант. – Мир сошёлся на Садыкове. Кацо плохо ходит – я виноват, Ларин на занятиях заснул – опять Садыков не усмотрел, Неделин письма матери редко пишет – снова я не проконтролировал. Да я этого фельдшера с подъёма не видел!

– Не ворчи, сержант. На то ты и младший командир, чтоб за всё отвечать. С меня тоже есть, кому спрашивать.

– Прав тот, у кого больше прав, командир. Я бы по-другому сделал.

– Погоди, Садыков, потом доскажешь. Так что ещё комбат сказал?