Гульсара Туктарова - Два берега – одна река

– Степа, Михаил, со мной, а вам сидеть, если что, то не ждите.

Не надо много слов знающим своё дело. Прыгнув сразу в воду, споро пошли к берегу. По невидимому знаку разошлись: Василий пошёл к груде тряпья, а другие двинулись к белогривому красавцу, который на удивленье быстро был пойман. Михаил уже вёл за уздцы добычу, когда увидел на руках Василия девочку в длинном светлом платье.

– Тююю, кого споймал, Василь! Кабы осетра, а то девку. Живая?

– Живая! В беспамятстве, кажись…

– И что, на лодку её попрёшь, басурманку?

– А что, бросить живую на смерть? Сердце у тебя есть?

Василий стоял с ношей в руках и думал: «До урочища осталось немного, солнце уже клонится, берег здесь ровный, река глубока до берега, коня можно вести, степь ровная, засады не будет». Приняв решение, он скорым шагом двинулся к стругу. Михаил бросил верёвку через борт, сам забрался быстрым перекидом и, молча, ждал сотоварищей. Следом поднялся медленный Степан. Все обратились к Василию, который протягивал найдёнку гребцам. Никто не откликнулся. Брать басурманку с собой – это немыслимо! Дед Алёха двинулся, перешагивая через вытянутые ноги гребцов:

– Убери грабли! Ишь, журавель какой устроился! А у тебя третья нога что ли? Откуда растёт?

Все грохнули от смеха: о мужской силе малорослого Григория слышал каждый.

– Отдай-ка мне девку, какая махонькая да лёгкая, дитё совсем. Как внучка моя, Настёнка, только чернявая, подружка ей будет для игрищ.

Василий поднялся на борт, из-под светлых бровей оглядел товарищей, поди, заглянул каждому не в глаза, а в самую душу.

– Лошадь – артели, девку возьмём с собой, там решим.

Иногда не надо много слов, чтобы убедить в своей правоте, сильнее убеждения – твёрдый голос, властный взгляд. Быстро снялись с берега, ровно забились вёсла. Застывшие от неожиданности ловцы через какое-то время стали тихо переговариваться. Близость дома, тихо надвигающийся вечер расслабляли души, слышались смешки. Смеялись по-доброму над смирным Семёном, которого ждала молодая жёнка, над бобылём дедом Алёхой, советуя ему искать счастья у бабки Соловьихи. Переговариваясь, будто по сговору, не смотрели на лавку, где лежала в забытье обожжённая девочка, но всё же исподлобья замечали золотые мониста на шее, жёлтые браслеты на тонких лодыжках и на запястьях, тяжёлые кольца серёг. Грязное платье было богато – шёлк, поверх что-то вроде душегрейки, красное, бархатно-парчовое, с золотыми застежками. Прикидывали в уме, сколько на ней золота-то, чуть ли не пуд, знать, мурзы какого дочка, беды не оберёшься, коль узнают. Последний поворот, тянет домашним дымком, длинные тени деревьев касаются весел. Лодка добавила ходу. И откуда только силы взялись!

– Рыбу на столы, к есаулу пойду сам, лишку не болтать, коня к Архиповым!

К Архиповым – это значило, пока скрыть: был у артели дальний сенник для такой добычи. Не впервой приводить коней с рыбалки.

На подходе к селу притормозили, прыгнул в воду Михаил, увёл коня в схоронку, от глаз подальше, мало ль чего, не надо мозолить глаза люду. Вот и долгожданный берег! Все подскочили, споро подхватывая и передавая крупную рыбу встречающим юнцам. Пёстрым кругом толпились бабы, но они не лезли в суматоху, – каждому своё время. Вот пойдёт рыба помельче, та на раздачу, и налетят детвора да бабы, все сметут, потащат по дворам, потрошить да чистить. Только дед Алёха сидел на носу лодки, охраняя живую находку. Но никто не обращал на него внимания. К Василию подошёл Петр:

– Куда девчонку?

Василий был пришлый, служивый, жил сам на постое, ни кола, ни двора. Говорили, что жена его умерла при родах, вот он и ушёл от горя в казаки. Не давали скучать ему местные бабёнки-вдовушки, но ни к одной он не шёл на руки. Куда ему сиротинку девать!

– Бабке Соловьихе отдать, ей все черти нипочём! – брякнул стоявший рядом Егорка.

– Отдай её мне, выхожу, не обижу! – не унимался Петр.

– Выходит он! Марья и тебя прибьёт, и девку пришибёт! – не унимался Егор. Рыбаки, передав всю рыбу, потихоньку подходили к вожатому. Никто не спешил домой. Не в лодке, можно и слово своё сказать.

– Богатого дочка, мурзы али хана: скольки на ей побрякушек! Искать будет…

– Мы ж спасли дочку, не накинется.

– А вдруг помрёт да узнается дело?

– Да нет уж татар в околотке, погнали за Увек, отбилась малая.

– Марья обрадуется дочке, а Петру достанется!

Время было неспокойное, татары налетали тучей ниоткуда, также убегали, прихватив добро людское и пленников. Сколько же сгинуло людей! Оставить при селе басурманку – залезть в петлю.

– Отдай! Помрёт, хужей будет! Живая душа, поди! – взмолился Петр.

– Бери покуда, да не жалуйся после. Ежель порешим отправить куда, не противься! Дед Алёха! Отдай ребёнка!

Когда Василий произнёс «ребёнка», все невольно оглянулись на деда Алёху с девочкой на руках, разглядели впервой спасёнку – она была мала, худа, слабо дышала. Бабы, почуяв необычное, грудились неподалёку, ждали, когда мужики начнут расходиться.

– Золото припрячь, мало ль чего.

– Сдать, что ль есаулу?

– Сказал тоже! Припрячь и всё!

– Приданое невесте будет! – съехидничал Егор, но никто не подхватил его смешок. На том и порешили. Усталые рыбаки разбредались по домам невесёлые: и рыбы мало, всего несколько осетров, и татар не углядели, а за дозор их и терпят здесь, и незнамо кого приволокли. Кабы беды не вышло! Тут их стали цеплять жёнки, дети. Старые, что сидели на завалинках, вставали, кланялись. И им дадут долю, вдовам да старым. Вечерело, зазвенели подойники, зазывали матери детей-пострелёнышей домой.

За Петром увязались несколько человек, больно занятно было посмотреть, как встретит Марья мужа с подарком. А Марья никогда не ходила на привоз, только дома за порогом обнимала горячо мужа: боялась ли на людях осрамиться такой несдержанностью? А тут, будто чуяла, выскочила из хаты, так и встала, как вкопанная: перед ней виновато стоял муж родной с живой ношей. За ним толпились выжидательно соседи. Марья, не моргнув глазом, степенно сошла с порога, поклонилась низко в пояс, распевно низким голосом сказала:

– Здравствуй, муж! С возвращеньицем! Выглядываем аж с утра, банька истоплена, мать в гостях дожидается.

И повела муженька домой. Постояли ещё под окном любопытные – тишина, ни крика, не шума. Вот те Марья-крикунья! Как воды в рот набрала. Неужто приняла найдёныша?

Пётр положил на лавку девочку, огляделся – прибрано, на столе ужин, мать-старуха смотрит молча из угла, Ванятки, сына, не видно. И Марья смотрит тяжело, покусывает пухлые губы. Лучше бы кричала. Не обняла, не суетится от радости, как всегда бывало, а молчит. Мать боится невестки до одури, тоже молчит. Ушёл в баню, видел – из-за плетня глазеют ещё. Молодец Марья, утёрла всем нос: в пояс поклонилась! Когда ж такое бывало!