М. Лютый - Истоки державности. Книга 2. Язва христианства

– Ты чего?..

И в ответ услышал:

– Занемог я – нутро горит. Чую, что скоро конец мне. Проникся я в твои нравоучения, Эббон.

– Зови меня отче… – Лицо монаха приняло приторно-слащавое выражение.

– Видение я видел этой ночью. Подошёл ко мне человек, руку протянул к моей голове, и легко мне стало так, что боль прошла. Слышу я голос, а человек губ не размыкает. Удивился я и испугался, а голос так явно мне приказывает…

Пленник опять застонал, ухватившись руками за живот, а заинтригованный рассказом Эббон подошёл ближе к пленнику:

– Чего приказывает-то?

– Приказывает, чтобы я веру истинную принял.

Монах довольно заулыбался:

– Это ангел тебя посетил и передал веление Господа нашего, – Эббон перекрестился.

– Поверил я этому чуду, так как боль моя прошла при его появлении. Хочу я перед смертью своей веру истинную принять. Окрести меня, отче! Верю я, что боль моя отступит после этого.

Бермята, зазвенев оковами, приподнялся:

– Да ты что, Тыра! Опомнись! От веры своих отцов отказываешься?

Но тот только зло вскинулся:

– Дир я, и умру теперь с этим именем! – а затем опять застонал: – Окрести меня, отче, побыстрее! Боюсь, что не доживу я до этого – скрутило меня шибко.

– Сейчас святой воды принесу… – заторопился Эббон.

– Так не пойдёт, отче. Креститься в оковах – это как по принуждению. Не примут меня небеса.

– Что же делать-то? Не могу я с тебя оковы снять – все ключи у аббата. Хотя… Я сейчас, – монах чуть ли не бегом поспешил к выходу.

– Да-а, – выдохнул Бермята, – измельчал народ. Умереть с честью – зазорно, видите ли…

– Недалёкий ты, Бермята, – усмехнулся Путарь, – дальше своего носа не видишь.

– Чего это я не вижу? – возмутился Бермята, а из темноты подземелья раздался голос Аскольда:

– Вы там монаха этого не пришибите ненароком. Пообщаться я с ним хочу потом.

Бермята удивлённо повёл глазами, а затем довольная, даже можно сказать чуть блаженная улыбка появилась на его лице. Опять наступила тишина, и все, затаив дыхание, напряжённо ждали появления Эббона. Он не заставил себя ждать и чуть ли не вприпрыжку подбежал к Диру, держа в руке молоток и шкворень и, прежде, чем приступить к его освобождению, склонился над ним и вкрадчиво попросил:

– Перед принятием истинной веры очисть, Дир, душу и поведай мне: где можно разыскать Рюрика?

– Не томи, отче, и начинай освобождать от этих оков, а заодно слушай. Далеко в море в семи днях пути от руян, там, где восходит солнце, находится небольшой остров с зелёной долиной. К нему подобраться непросто, так как он со всех сторон окружён торчащими из воды скалами, на которых гнездятся чайки. Плыть к этому острову непросто – много ладей разбилось на этих скалах, поэтому даже купцы обходят это место стороной. Живёт там Рюрик со своим многочисленным войском. Ладей у него много, и когда все воины садятся в них и выходят в море, то паруса последних ладей скрыты за горизонтом.

Дир рассказывал, а монах, неумело орудуя молотком и частенько промахиваясь, выбивал заклёпки, удерживающие оковы. По мере освобождения стоны у Дира становились всё тише, и как только последние оковы слетели с его ног, он схватил Эббона за горло. Монах захрипел и побледнел от страха.

– Снимай сутану! – зло прошипел Дир. – Путарь, освобождайся скорей и примерь одежду монаха. В ней тебе будет легче выведать: есть ли стража?

Путарь с радостным остервенением начал сбивать оковы, а монах, стянув с себя одежду, обнажил обвислую кожу тела, не знавшего физического труда. Эббон испуганно смотрел на бывших пленников, которые освобождались от оков, и его начала колотить дрожь.

– Мне холодно, – жалобно пропищал монах, стуча зубами.

– Ничего, – зло процедил Путарь, облачаясь в его одежды, – побываешь чуть-чуть и в нашей шкуре.

Путарь выскользнул за дверь и осторожно стал подниматься по каменным ступеням вверх по лестнице, в конце которой находилась комната, где, закутавшись в свои плащи, безмятежно спали два франкских воина. Их копья были приставлены к стене, а мечи и кинжалы горой лежали на столе. Путарь тенью метнулся к столу, выбрал один из кинжалов и подкрался к одному из спящих воинов. Взмах рукой, и кинжал с хрустом вошёл в тело человека. Франк захрипел и засучил ногами в предсмертной агонии. От этого звука проснулся другой франк и, видя перед собой одежду монаха, с недоумением поднялся на ложе. Путарь схватил прислонённое к стене копьё и воткнул остриё ему между рёбер. Франк ахнул и свалился как сноп соломы.

Путарь выглянул из комнаты и, убедившись, что в холодных каменных коридора монастыря было тихо и безлюдно, вернулся в подземелье монастыря. В подвале все уже освободились от оков и сгрудились вокруг нагого монаха, который, втянув голову в плечи, дрожал и с испугом смотрел на бывших пленников. Аскольд стоял, поддерживаемый Бермятой, возвышаясь над Эббоном.

– Путь свободен, – радостно оповестил Путарь. – Есть даже мечи и копья.

Аскольд кивнул головой, подтверждая услышанное, и ткнул пальцем монаху в грудь:

– Первый раз я не утопил тебя. Сейчас оставляю тебе жизнь, чтобы ты передал своим хозяевам, что месть Аскольда будет ужасной.

– Погоди, Аскольд, – шагнул к монаху Ульвар. – Пусть немного посидит в цепях. Помоги мне, Дир.

Они шагнули к Эббону и начали заковывать его в оковы. Монах не сопротивлялся, но завопил:

– Что вы творите, нехристи? Дьявол терзает ваши души, бесы глумятся над вами. Всевышний видит всё и не прощает унижений слуг Христовых, ибо сказано…

– Заткнись! – рыкнул Аскольд. – Ибо я передумаю и сейчас сверну тебе шею.

Монах замолк и с ужасом смотрел, как русы покидают подземелье. Стало так безмолвно, что стало слышно, как мыши вылезают из своих нор и копошатся в оставленной пленниками соломе.

– Эй! – позвал Эббон, а затем завопил во всё горло: – Люди-и!

Ему никто не отозвался, и только эхо опять пролетело по подземелью из конца в конец. У монаха подкосились колени, и он с размаха рухнул на мокрый тюк соломы.

После полудня раздались шаги, и в подземелье появился аббат Гунтбальд. Он бесстрастно оглядел Эббона, закованного в оковы, и равнодушно произнёс:

– Ты знаешь, что произошло?

Эббон умоляюще смотрел на аббата, а тот продолжил:

– Перебиты почти все священники монастыря. Монастырь ограблен. Забрали всё: серебряные кресты и золотые цепи, драгоценные кубки и даже позолоченные оклады икон.

Эббон, стоя на коленях, жалобно пробормотал:

– Освободи меня! Я узнал, где искать Рюрика.

Аббат холодно кивнул головой:

– Хорошо, потом расскажешь. Я сейчас принесу ключи, – и, не удержавшись, добавил: – И как такой дурень мог быть епископом Реймса?!

* * *

– Чего ты добился? – величественная фигура архиепископа Меца скалой возвышалась над сидящим Лотарём. – Лучший цвет франкского воинства закопан в землю. Тридцать тысяч убитых – это неслыханно! Это такое горе для всех, такое горе, что матерью нашей духовной – Церковью был объявлен трехдневный пост по всей империи. К тому же теперь земля наша осталась беззащитной перед врагами.