Алла Репина - Черный гардемарин, судьба и время

В Петрограде в день известия о взятии Перемышля публика неистовствовала, несмотря на ужасную метель. Занятия отменили; учащаяся молодежь заполнила Невский; пели гимны, кричали ура, «на Берлин!», целовались с незнакомыми курсистками. Вьюга, флаги; более я никогда не видел столь восторженной толпы. Все возбуждены, всем весело!

Идем с барышнями Фиалковскими мимо городской думы – на каланче безуспешно водружают флаги, ветер их срывает; один полетел вниз, в кого-то попал – в публике веселье! Барышни замерзли – мы отправились в кинематограф «Монтрэ» на Садовой; смотрели американские съемки военных действий в Черногории и танцоров-негров.

По Садовой вернулись на Невский – застали безумие восторга: приветствуют государыню императрицу Марью Федоровну. У ней выезд из Аничкова дворца; молодежь облепила сани со всех сторон и не пропускает. Хотели качать сани на руках; Марья Федоровна еле отговорилась и продвигалась среди толпы крайне медленно, счастливо улыбаясь всем и милостиво кланяясь…

Затем проходят месяцы – конца войне не видно. Из осколков впечатлений 1915 года: уже и поздняя осень. Петроград украшен флагами и ельником; учащимся дали отпуск от занятий по случаю очередной годовщины восхождения на престол государя императора.

Кадет Гаврилов, барышни Фиалковские и я шлепаем под зонтиками по лужам мимо Исаакия. Направляемся в Мариинский дворец, где открыли Музей ужасов войны. Там представлены труды чрезвычайной следственной комиссии сената для расследования нарушений законов и обычаев войны австро-венгерскими и германскими войсками.

В музее картина апокалипсиса: фотографические снимки.

Скелет воина, повисший на заграждении из колючей проволоки; черный дым от сжигания груды мертвых тел на поле боя; сотни павших лошадей; британские врачи оказывают помощь немецким раненым; наши раненые, добитые штыками и ружейными прикладами; портреты нижних чинов с вырезанными языками и глазами, вытекшими из орбит от немецких газов… Европа усеяна телами убитых. Люди ХХ века сошли с ума.

Публики в музее нет. Служитель сообщает: посещают музей весьма немногочисленные любопытные, не у всех хватает нервов хладнокровно переносить ужасы германских и австрийских зверств, чинимых с нашими военнопленными.

Ко всему прочему публика притерпелась к войне, говорит служитель.

Вот уже и вторая зима войны. В ноябре 1915 года кадет Гаврилов не является в корпус к началу занятий 2-й четверти. Выясняется, он отправился в действующую армию. Письмо от него приходит ближе к рождеству: Гаврилов несет службу нижним чином в 10-м Сибирском стрелковом полку.

Мурка страшно тосковала по Гаврилову! И выкинула фортель: рванула вслед за ним на театр военных действий. После уроков поехала на вокзал, поездом отправилась вначале в Гатчину. В Гатчине зашла в парикмахерскую, остригла себе волосы и здесь же их продала. На вырученное купила на рынке мужской костюм. По пути обратилась с каким-то вопросом к ремонтным рабочим – была задержана и доставлена в полицию.

Мы с Люлей с ума сходили в розысках Мурки, не потрудившейся даже оставить письмо о своих намерениях! Взяла и не явилась с уроков в гимназии домой – вместо этого села на трамвай и поехала на вокзал. Преступное безразличие к близким, гневалась Люля!

Только на второй день ее побега пришла телеграмма из Гатчины. Люлька испугалась, что Мурку отправят в Петербург в вагоне с арестантами, как это делали со всеми задержанными при побеге на фронт гимназистами и кадетами; и мы сами рванули в Гатчину.

Забирали Мурку в участке Гатчинского вокзала, под отеческое внушение пожилого полицейского чина:

«Патриотизм! Гимназисты бегут в добровольцы, девицы переодеваются в мужское платье! Бегут туда, где вы не нужны. Ради тщеславия, ради легкомыслия и жажды ощущений. Вы поступаете непатриотично, лишая свои семейства покоя! Судите сами: старшая сестра у вас скоро невеста, пойдут у ней дети. Я дочерям говорю: ухаживайте, милые, за детишками старших сестер, родине матери от этого более пользы, чем от ваших комитетов, концертов и кружечных сборов. Нет! Жертвуем в пользу. Бегут и бегут. Театр военных действий. Цирк!».

Май 1916 года: окончание корпуса. Последние дни «урочной системы», когда мы видим в классе преподавателей и слушаем их лекции. В заключение говорятся речи. Речи – теплые, с благодарностями, с извинениями и пожеланиями. Преподаватели тоже отвечают тепло и пространно, и мы расстаемся с самыми лучшими надеждами на близкое и далекое будущее, стараясь забыть все те мелкие шероховатости, которые неизбежно бывают в отношениях учащих и учащихся…

Последний урок окончен. Только преподаватель перешагнул порог, класс шумит. Все разбираются в книгах, сдают ненужные тетради, разговаривают об экзаменах и проч. Приходит капитан Беленков, наш отделенный воспитатель, читает аттестации и отправляет в отпуск перед экзаменами.

Ночью дома, засыпая, пробегаю в памяти прошедшее за 7 последних лет: вступительные экзамены, впечатления первого дня, знакомство с товарищами (Гаврилов!), первый отпуск в форме и первые опыты отдания чести (чуть ли не всем встречным), масса неприятностей и огорчений (Бельмо!), первая встреча с царем, и так до самого последнего дня с массою самых мелких подробностей; все радости и огорчения. Засыпаю, утомленный впечатлениями и воспоминаниями…

Экзамены сданы – встает вопрос товарищеского обеда. Обычай питомцев корпуса, традиционно не одобряемый начальством. Мы в положении преследуемых школьников, что добавляет азарта авантюре товарищеской складчины. По мнению Жондецкого 2-го, собираться надо за городом. Кто-то предлагает, по примеру ушедших на вакации депутатов государственной думы, ехать в Финляндию: предложение отклонено, выбираем ближнее Парголово. Там традиционно сдаются дачи под выпускные обеды.

Далее составление меню: самая важная часть, у нас дебаты по примеру думских. Когда меню одобрено и покупки сделаны, 15 кадет одного отделения (все молодецкого вида, 5 из них с корзинами с закусками и вином) штурмуют дачный вагон и вскоре идут по поселковой дороге бодрым маршем.

Первый тост был за здоровье Царя – да здравствует Государь; потом за присутствующих и отсутствующих товарищей (за Гаврилова); потом за долгое здравие однокашника цесаревича; потом за братскую любовь, за нас, будущих министров, полководцев и генералов; затем за готовность умереть за идею: да здравствуют Царь, Отечество и Вера! Подпили сверх меры; спать улеглись кто где.

Около 4 ч. утра просыпаемся на дерновой скамье в саду в обнимку с Жондецким 2-м; комары жалят, птицы поют.