Алла Репина - Черный гардемарин, судьба и время

Рукописи были сложены в один сундук и препровождены на чердак. Нам, детям, совать свой нос в этот сундук было запрещено, дабы случайно не запустить в него мышей либо не перепутать бумаги меж собой.

Однако товарищ наших детских игр Ленька Федоров, о котором я еще не раз упомяну, отличался в большей степени жгучим любопытством, чем примерным послушанием.

Ленька был круглый сирота, жил в селе при тетке. Наш папа называл его «уникум»: Ленька сыплет десятью вопросами в минуту, на все темы; он жадно читает достающиеся ему от дачников книжки; внешне он худенький мальчик в обносках: чьи-то гимназические брюки, вышедшая из употребления кадетская рубаха, флотская фуражка; летом в любую погоду он босиком. Мадам Верзина исподволь занималась его развитием, направляя круг чтения – от книжек из популярной «Библиотеки для дач, пароходов и железных дорог» в сторону умственной литературы.

В один из дождливых дней Ленька, пребывавший в тот момент с нами на чердаке дома Верзиных за картами (играли в подкидного), от нечего делать все же сунул свой любопытный нос в сундук с наследием Болотова. Мадам Верзина вначале рассердилась, что копались в ее бумагах, но вскоре Леньку простила, вплоть до сердечной благодарности. Ведь пронырливость нашего «уникума» позволила извлечь на свет божий один из самых интересных и дотоле неизвестных трудов прославленного ученого.

Среди прошитых черновых тетрадей богословского содержания Ленькой были найдены отдельные листы большого почтового формата, аккуратно переписанные и, видимо, предназначавшиеся для отправки в издательство.

Рукопись без названия имела начало в духе Жюля Верна (с увлечением выученное нами затем наизусть): « Географическое положение села Кравотыни с точностью неизвестно; но можно с высокой степенью вероятности предполагать, что церковь села Кравотыни лежит под φ = + 57°16′ 50″ и λ = + 33°8′ 20″ Greenwich»…

Папа, которому мадам Верзина понесла показывать рукопись, выуженную Ленькой, сделал вывод, что это одна из самых последних работ профессора: поскольку в рукописи цитировался Nautical Almanac за 1898 год, который Болотов брал у него почитать в лето 1899 года, когда посещал отеческое село в последний раз.

Чем была ценна рукопись? О, в ней рассматривался животрепещущий вопрос: о самом названии села. Вокруг этого названия здесь давние контры. Превалируют две крайности. По одной, название имеет золотоордынское происхождение: якобы в данном селе татары Батыя сажали головы новгородцев на окровавленный «тын», то есть частокол. По другой, в данной местности располагался обширный скотный двор для коров, огороженный «тыном».

«Привозят сюда экскурсии и такую чушь несут – стыдно слушать! – кипела мадам Верзина. – Какие татары Батыя в XV веке? Первое упоминание о Кравотыни в новгородских писцовых книгах относится только к 1495 году! Абсурд поминать Батыя. Приплели бы еще печенегов и половцев!».

Золотоордынский момент Болотовым, разумеется, даже не рассматривался. А насчет скотоводческой этимологии профессор высказался в рукописи однозначно отрицательно: по характеру русской фонетики, в XV веке на берегах Селигера возможны были только «коровы», а не «кравы». По словам профессора, «объяснить слово «Кравотынь» смог бы только тот, кто…».

Здесь у меня точка. Конца рукописи не доставало. Весь сундук перетряхнули – завершения не нашли.

И еще одна занятная история, связанная с чердаком мадам Верзиной. Она случилась в 1909-м году, в последнее лето перед моим поступлением в Первый кадетский корпус.

В Кравотыни, как и в других селениях по берегам Селигера, издавна разнообразны слухи о мощах преподобного Нила. Кому доподлинно известно, что скрыто под массивной серебряной крышкой раки, стоящей в храме Ниловой пустыни? В лето девятого года мы, дети, невольно становимся свидетелями одного из разговоров на эту тему.

Как-то в непогоду мы по обыкновению засели на чердаке верзинского дома: Васька, Дуня, Ленька и я. Мадам Верзина куда-то ушла; внизу делает приборку, шлепая босыми ногами по полу, девчонка прислуга. И вдруг возбужденный разговор на повышенных тонах, голоса Васькиной мамы, волостного урядника Нарбута; слышим – внизу в избе с ними кравотынская колокольная компания: старый дьячок и молодой поп.

Говорят громко: дьячок наш более чем глуховат; всегда приходится буквально кричать ему в ухо. Речь ведут о нехорошем происшествии в монастыре, случившемся на днях, в праздник обретения мощей преподобного Нила Столобенского. Случай уже получил громкую огласку.

27 мая 1909 года, в праздник обретения Ниловых мощей, богомольцев в храм набилось столько и так они напирали, что нечаянно опрокинули раку и тело вывалилось на пол! Богомольцев из храма срочно выпроводили, а для поднятия тела в тот же день созвали священство окрестных приходов, в их числе и нашего.

Нынче кравотынское священство разделилось на два лагеря: один уверяет, что тело было нетленное; второй, что нет там никакого тела и быть не может. Обоим досталось поднимать мощи за ноги. Теперь поп кричит: «Была нога! Я чуть ли не голую ляшку держал». Дьячок в ответ: «Я ничего не нащупал! И видеть мне там ничего не пришлось. Нет там никакого Нила».

«А кто за руки брал, – продолжает наступать дьячок, – те вовсе говорят, они из ваты. И череп, мол, прикреплен к подушке. Зачем? Затем, что нет там ничего и быть не может!».

Мадам Верзина встревожена не менее священства; дескать, следует составить записку о происшествии в Синод; следует дать делу ход.

Урядник, Василий Федорович Нарбут, ей вторит:

«Пускай шлют комиссию. Пускай вскроют, посмотрят и рассеют это разногласие, от которого смятение в народе».

Вот именно, говорит мадам Верзина, создавали ведь синодальную комиссию и открывали у нас в Тверской губернии мощи Анны Кашинской, когда возникло сомнение в их нетленности!

«Открывали, – отвечает ей дьячок, – открывали, матушка. Однако народу православному соприкасаться святыне было недоступно: никого близко к церкви не подпустили. И наших, тверское священство, всех из храма вытурили».

Голоса еще долго гудят. До нас доносятся слова урядника о том, что беспокойство в уезде по поводу происшествия сильнейшее; и вообще пора бы разобраться с этим Нилом, кто он таков.

Касательно Анны Кашинской нет сомнений: та была супруга тверского князя Михаила Ярославича. Нил же фигура неочевидного происхождения. Якобы в начале XVI века поселился на одном из островов Селигера некий пришлый человек. Ни с кем из местных жителей в разговоры не вступал, всех сторонился, жил в полном одиночестве. Устроил себе пещеру. Развел огород. Дал обет столпничества. Вел строгую аскетическую жизнь в непрерывной брани с кознями дьявола, являвшегося к нему призраками гадов и диких зверей. Стоял и молился целый день, изгоняя из себя бесов; ночью спал также стоя: подвешивал себя на деревянных крюках, чтоб не ложиться «на ребра». Прожил на острове, питаясь своим огородом, почти три десятка лет; скончался, повиснув на деревянных крюках.