Кристина Тетаи - Шедевр

Мы смотрели друг на друга, и я пыталась выискать за его приглашением какой-то смысл. Его лицо оставалось непроницаемым и лишенным эмоций. Он просто ждал моего решения. Я постаралась тоже стереть какие-либо эмоции:

– Хорошо.

Получив свой ответ, Норин вновь перевел взгляд на окно. Дождь уже вовсю разошелся. Я смотрела на Норина и гадала, кто этот человек. В своей уверенности и независимости он восхищал. Насколько сильной личностью он являлся, иначе как бы ему удавалось не попасть под влияние всего, что его окружало? Богатые влиятельные родители, один дядя – владелец театра, другой – партнер в банковском бизнесе, отличное образование, светское воспитание, а он сейчас сидит со мной в скромном кафе и смотрит на дождь за окном.

– Кто мы с тобой, Норин? – спросила я негромко.

Он не отвел глаз от дождя, но ответил с уверенностью, будто знал ответ всегда:

– Два тонких деревца, поддерживающих друг друга в бурю.

Неожиданно он принял какое-то решение. Кинув взгляд на мою чашку кофе, спросил:

– Ты допила свой кофе?

– Нет, но больше не хочу.

– Пойдем.

Он поднялся со стула, и я поспешила за ним. Мы вышли на улицу. Дождь лил рекой. Обычно в Новой Зеландии дожди очень короткие, и у нас в колледже девочки всегда шутят: «Если тебе не нравится погода в Новой Зеландии, подожди десять минут!» Это правда. Таких коротких дождей в Англии никогда не бывает, и потому для нас, хоуми, это так непривычно. Но сегодня, судя по небу, дождь не собирался сдавать позиции так просто. Мы дошли с ним до частных теннисных кортов Ремуеры, огороженных забором из металлической сетки. Подойдя к самому ограждению, Норин передал мне в руку зонт и с улыбкой спросил, танцевала ли я когда-нибудь под дождем.

…Закрыть глаза и не видеть, что будет…

Он перелез через забор, и я в ужасе и восторге закрыла рот рукой.

– Ты что задумал? Нас арестуют.

Он спрыгнул уже на той стороне и повернул изнутри замок, открывая передо мной дверь:

– Они не выйдут из-под крыш.

Норин снова взял у меня зонт и за руку подвел меня на середину кортов.

Джазовый мотив дождевой музыки и прохладный шепот ветра напомнили мне Рождество 1923-го, когда впервые собралась почти вся наша семья, имея в виду под всей семьей бабушку Лоиз, в честь которой назвали меня, тетю Клару, мамину сестру, с ее мужем Энтони, моих двоюродных брата Фрэнка и сестру Меган, моих родителей и меня, и мы тогда пили тети Кларин молочный коктейль с банановым пирогом, был уже поздний вечер, за окном при свете уличного фонаря падали хлопья снега, а в теплой уютной комнате с камином играл папин старый патефон. Сейчас я испытываю то же блаженство, только вот мы с Норином под дождем танцуем вальс с зонтом в руке.

Когда я проснулась на утро следующего дня и, приняв горячую ванну, спустилась к завтраку, на столе стоял ежедневный ритуал – стакан молока, – а рядом лежал перевязанный бантом пакет. Растягивая мучительно-сладостное предвкушение чего-то нориновского, я стала неторопливо завтракать, положив пакет на колени и еще не зная, что там лежит огромнейшая иллюстрированная энциклопедия бабочек вместе со стихом.

Мы ждали начала истории, и я просматривала учебник в поисках интересных иллюстраций. Класс еще пустовал, и у нас было минут пять, чтобы заниматься своими делами.

– Что это? Стих? – спросила Сесиль, заметив листок бумаги, выпавший из моей тетради. Я ничего не ответила и почему-то даже позволила ей взять его в руки и прочесть вслух:

– «Распустившись, цветок лепестки превратил//В бабочки крылья, чтобы успеть//Свободу полета познать, но забыл,//Что он – мотылек. И хватит ли сил//У мотылька от огня улететь?». Ничего что-то я не поняла.

Меня вовсе не рассердила непонятливость Сесиль. Может, потому что я и сама до сих пор бьюсь над стихом, а может, потому что это его стих, его мысли, а они находятся за гранью привычного понимания. А может, просто потому, что стих про меня, и понять должна его я. Я придвинулась к ней и ткнула пальцем в строки:

– Цветок, допустим, розовая радиола как символ светского общества, превратился однажды в бабочку, чтобы освободиться от правил, но проблема в том, что этот огонь притягивает бабочку, как мотылька к свету. Вот и вопрос, сможет ли бабочка все-таки улететь или вернется к огню и сгорит?

– Господи, а нельзя все проще сказать? Никогда не любила литературу, – она вернула мне листок. – Где ты его откопала? Сама что ли написала?

– Ну прямо! Разве я так могу?

Пока мы говорили с ней о стихе, перерыв уже закончился, и прозвенел звонок. Преподаватель истории вошла в класс последней и громко захлопнула дверь, чтобы призвать всех к порядку. Я убрала стих, вложив его между страницами тетради, и медленно подняла глаза на миссис Линн. Каждый урок истории для меня был сорокаминутным мучением. И, говоря об этом мучении, сегодня мы говорили о вой не между Севером и Югом в США и в частности о роли темнокожей Табмэн в освобождении рабов. К середине лекции нам уже дали домашнее чтение по истории войны, и в завершение миссис Линн, суровая пожилая дама, подвела итог, что там, в далеких Штатах до сих пор существует дискриминация, чего англичане избежали, и даже во время Великой Войны маори участвовали в сражениях как часть британских войск.

– А что же тогда есть дискриминация?

Я не сразу осознала, что голос принадлежал мне, и только после воззрившихся на меня семнадцати пар глаз я поняла, что вопрос задала я, абсолютно бездумно.

– Вы до сих пор не знаете понятия дискриминации, мисс Паркер?

Я почему-то ничуть не смутилась. На долю секунды я почувствовала необъяснимое счастье от своей храбрости бросить вызов. Бабочка все же не поддается на заманчивую ловушку?

– Простите. Просто хочу уточнить. Разве дискриминация не бывает по разным признакам, не только по цвету кожи?

– Мисс Паркер, определение дискриминации гласит: неравенство, занижение качеств человека по определенным признакам. Естественно, что дискриминация бывает не только по цвету кожи. И если вы хорошо слушали прошлогодний материал, то должны знать, что Новая Зеландия была первой страной, давшей право голоса женщинам, что есть искоренение дискриминации по половому признаку, – она сжала губы и снова вернулась к учебнику, чтобы продолжить тему, однако я не сказала того, что хотела:

– Значит, в Новой Зеландии дискриминации нет?

Она сердито воскликнула:

– Конечно, нет!

Многие ученицы опустили головы, в инстинкте самосохранения предпочитая не попасться под горячую руку миссис Линн. Я услышала, как Сесиль шепотом пытается заставить меня замолчать.

– А когда мы не замечаем маори не по цвету кожи, а как самих личностей, что это? Я просто не совсем понимаю самого слова дискриминация.