Сельма Лагерлёф - Проклятие рода Лёвеншёльдов

Они отвечали неохотно и односложно, но постепенно все прояснилось.

Оказывается, накануне братья с приемным сыном пошли проведать своих работников на летних выпасах, отнести им муку и продукты. Переночевали и спозаранку отправились в обратный путь. Ивар Иварссон, бывший солдат, привычный к лесным переходам, немного обогнал спутников.

И вдруг увидел: человек на тропинке. Ивар не сразу его узнал. Утро-то совсем раннее, видимость так себе: ночная дымка еще не развеялась, но солнце уже встало, и в этом тумане, в зыбком розовом мареве поди угадай, кто там идет.

А путник, едва его увидел, в ужасе поднял руки, будто защищался. Ивар сделал еще пару шагов – и тут человек этот ни с того ни с сего упал на колени и отчаянно закричал: «Не подходи ближе!» Ивар решил, что перед ним бесноватый. Собрался было успокоить, но тот вскочил и побежал в лес. Далеко не убежал – через несколько шагов рухнул как подкошенный, а когда Ивар подошел, был уже мертв.

Только тогда он понял, кто это. Ингильберт, сын Борда Бордссона. Они раньше жили в Ольсбю, но потом их хутор сгорел, и они перебрались в хижину на лесном выпасе, а вскоре жена Борда утопилась.

Ивар никак не мог взять в толк, как это возможно – никто Ингильберта пальцем не тронул, а он ни с того ни с сего упал и умер. Потряс, похлопал по щекам – ничего не помогало.

Тут подоспели брат Эрик и Пауль Элиассон – те-то сразу сообразили, что Ингильберт мертв. Они и раньше видели мертвецов. Но, в отличие от Ивара, не видели Ингильберта живым – всего-то пять минут назад.

Ну что ж, умер – значит умер. Бывает. Разрыв сердца, наверное. Не оставлять же бывшего соседа в лесу. Наспех соорудили носилки и понесли покойника с собой.

Ротмистр выслушал рассказ Ивара Иварссона с мрачной миной. Скорее всего, так оно и было. Ингильберт явно собирался в далекий путь – котомка за спиной, крепкие башмаки. И короткая пика на носилках наверняка тоже его. Собрался в дальние страны продавать перстень, встретил Ивара и в рассветном тумане решил, что сам покойный генерал заступил ему дорогу. Да… почему бы нет? На Иваре была голубая солдатская шинель, и шляпа нахлобучена на каролинский манер. Расстояние, туман и угрызения совести – все сошлось. Решил, что перед ним генерал, и помер от испуга.

Все так, но ротмистр никак не мог успокоиться. Задушил бы Ингильберта собственными руками, но какой смысл душить мертвеца?

Он искал выход гневу и не находил.

Задним умом ротмистр понимал: его возбуждение может показаться, мягко говоря, странным. Самое время объяснить Иварссонам, что именно привело его и его работников в лес в такую рань.

– Я должен обыскать мертвеца, – сказал он твердо, закончив свой рассказ.

Вид у ротмистра был вызывающий. Казалось, он даже будет рад, если ему откажут. Но никто не возражал – наоборот, все трое сочли его просьбу вполне разумной и отошли в сторону, пока люди ротмистра шарили по карманам, в котомке и даже в башмаках.

Ротмистр внимательно наблюдал за поисками, и в какой-то момент ему показалось, что хуторяне обменялись насмешливыми взглядами. Будто заранее знали, что перстня у мертвого Ингильберта нет.

Так оно и вышло – прощупали каждый шов. Перстня не было.

И как бы вы поступили на месте ротмистра?

Думаю, так же. Он повернулся к хуторянам. А вслед за ним и работники. Куда делся перстень? Не оставил же его Ингильберт дома. Пустился в бега, а перстень оставил? Дураку ясно – взял с собой. И где он теперь, этот перстень?

Ингильберт умер от страха, потому что в Иваре ему померещился генерал, но теперь и ротмистр, и его работники ясно почувствовали: генерал где-то здесь. Стоит в толпе, холодный и невидимый, и молча указывает на троих хуторян – дескать, перстень у них.

А почему бы нет? Им, хуторянам, наверное, тоже пришло в голову посмотреть, что там у мертвого в карманах. Посмотрели – и нашли кольцо.

А может, и рассказ их – сплошная выдумка. Все было совсем по-другому. Они же бывшие односельчане Бордссона. Вполне могли случайно узнать, что сын собрался продавать перстень, встретили в лесу и убили, чтобы завладеть драгоценной вещицей.

Никаких повреждений на теле убитого не нашли, кроме кровоподтека на лбу. Братья Иварссоны объяснили: Ингильберт, падая, ударился головой о камень. Но удар этот с таким же успехом мог быть нанесен вон той сучковатой палкой, что у Пауля Элиассона в руке.

Ротмистра терзали сомнения. Ничего, кроме хорошего, он никогда про Иварссонов не слышал. Ему вовсе не хотелось думать, что эти добропорядочные люди причастны к убийству и краже.

Работники с грозным видом собрались вокруг хозяина – они-то были уверены и даже надеялись, что без потасовки дело не обойдется.

И тогда Эрик Иварссон сделал шаг вперед.

– Мы, – сказал он, – и брат мой, и я, и Пауль, который скоро станет моим зятем, – мы все прекрасно понимаем, что о нас думают ротмистр и его люди. Поэтому я настаиваю… в общем, мы с места не двинемся, пока нас не обыщут.

От такого предложения у ротмистра камень упал с души. Он даже начал возражать – ну что вы, здесь же все знают Иварссонов и их приемыша, никто и не думал подозревать таких достойных людей.

Но братья стояли на своем. Сами начали выворачивать карманы, сняли башмаки, потом куртки. Ротмистр махнул своему войску – мол, пускай, если они настаивают. Перстня не было, но в плетеном рюкзаке Ивара Иварссона обнаружился сафьяновый кисет.

– Это твой? – спросил ротмистр, обнаружив, что кисет пуст.

И дело бы на том и кончилось, если бы Ивар Иварссон подтвердил – да, мой. Но он спокойно покачал головой.

– Нет, кисет лежал на тропинке, там, где упал Ингильберт. Совсем рядом. Я поднял, да и кинул в рюкзак. Глядишь, пригодится. Новенький совсем.

– Как раз в таком кисете лежал перстень. – Ротмистр снова помрачнел, в голосе появились металлические нотки. – Я же рассказывал: прост, спасая свою жизнь, кинул Ингильберту сафьяновый кисет с перстнем. И думаю, именно этот самый кисет. Так что делать нечего, придется Иварссонам проследовать со мной к исправнику. Если они, конечно, не пожелают вернуть перстень добровольно.

Теперь кончилось терпение у хуторян.

– Ротмистр не вправе тащить нас куда-то, – сказал Эрик Иварссони резким движением поднял пику с носилок.

Брат и приемыш встали рядом, плечом к плечу.

Работники отшатнулись, чуть не сбив с ног ротмистра, – они не ожидали такого поворота. А ротмистр захохотал – наконец-то нашелся выход ярости, терзавшей его с вечера. Выхватил саблю, одним ударом перерубил пику пополам и вновь занес клинок. Но перерубленная пика так и осталась единственным боевым трофеем капитана кавалерии – на него бросились его же люди и отняли саблю. Сообразили, что до несчастья рукой подать. Мало ли что взбредет человеку в голову в такой ярости, потом сам же будет казниться.